Стой, стрелять буду! — колонка Александра Добровинского

Адвокат Добровинский вспомнил неприличную, но очень красивую историю из биографии своей мужской силы.
О мужской силе колонка Александра Добровинского

Началось все с упавшего на пол маленького предмета.

– Что это такое? – Я поднял с пола какую-то темную коробочку.

– Это мое! – тут же отреагировал Сергей, протягивая ко мне руку, напоминающую клешню, но было поздно. Я начал читать надпись: «Стань жеребцом – и к тебе потянутся все лошадки. Шестнадцать таблеток, без которых секс больше немыслим. Принять одну-две таблетки за пятнадцать минут до интима. Гарантируем "стальную упругость конечного гиганта"». Все засмеялись, включая собаку Сёму с длиннющими ушами. Мы сидели в гостях у Йосика по прозвищу Тевье-молочник. Хозяин дома – один из крупнейших поставщиков молока в стране и по этому поводу имеет довольно странное хобби: он собирает телок. Когда мы с ним познакомились, я воспринял все буквально. Первый раз, получив приглашение в гости, я решил привести в подарок (нельзя же идти в дом с пустыми руками) нашу знаменитость, кандидата в президенты РФ, великую драматическую киноактрису Елену Беркову. «Телки так телки», – решил я для себя. И оказался неправ. Йосиф собирал европейскую живопись XVII–XVIII веков, изображающую пасущихся коров. Мы подружились. Время от времени «телковед» собирал близких друзей, чтобы показать свои находки. В тот раз был приобретен настоящий шедевр. Пейзаж великого Пуссена «Луг в солнечный день». Не мое искусство, но красиво. Пуссенистые французские коровы были прорисованы так реалистично, что всем присутствующим захотелось немедленно подергать кого-нибудь за соски. Вот тут и выпал у одного из гостей «лошадиный» препарат.

– Что это? – спросили мы уже хором.

Сережа оглядел троих уставившихся на него мужиков и, в свою очередь, спросил:

– А у вас что, не было срывов? У меня этот препарат всегда с собой, на всякий пожарный... Рекомендую, между прочим. Что вы на меня так смотрите?

– Да нет, все нормально. Просто зачем ты его сюда принес? Тебе кто-то из нас нравится?

Вот что меня дернуло подкалывать народного депутата? Смеялись все, включая коров на картинах. Только народный избранник, кажется, на меня обиделся.

Йосиф про себя говорить не хотел, но рассказал про дядю Сеню, который как-то нажрался виагры и получил двойной результат: окаменелость там, где нужно, и инфаркт там, где не нужно. Когда неотложка вывозила дядю на носилках, израильский ловелас напоминал в прикрытой простынкой нижней части тела палатку фельдмаршала Кутузова на Бородинском сражении. Женщина-врач смотрела на дядю с интересом, санитары – с восторгом. В больнице к дяде тихой сапой пристроилась пятидесятилетняя нянечка, которая, бормоча «не пропадать же добру», пыталась вместо палаты отвезти каталку с секс-символом к себе в чулан. А приглашенную даму, виновницу обстоятельств, которой было уже заплачено триста долларов, Йосиф отправил соседу на верхний этаж, таким способом рассчитавшись с карточным долгом в размере штуки баксов. Что касается дяди, то он успокаиваться не хочет, и поэтому семья продолжает ждать второго инфаркта.

Молчавший до этого времени Боря заметил, что, как только у него просят денег, он теряет всякую мужскую силу и становится каким-то «эректогрустным». Вот недавно к нему пришла секретарша, которая до этого захода в офис ему очень нравилась, и... попросила прибавку к зарплате. Боре стало так плохо, что он тут же обмяк и внутренне скис.

На сколько можно увеличить зарплату хорошему работнику? Я видел секретаршу друга, поэтому, не стесняясь, спокойно в ответ на девичью просьбу дал бы прибавку в два МРОТ.

– А ты? У тебя были срывы? – Три пары глаз весело смотрели на меня, ожидая интересного рассказа.

Как известно, мужчина краснеет и реально стесняется два раза в жизни. Первый раз – когда не может во второй. И второй раз – когда не может в первый. У меня же все не как у всех. Можно сказать, нулевое покраснение. Но это было так странно и неожиданно, что я до сих пор вздрагиваю.

– Не томи кастрюлю – мы не холодцы, – заметил молочник.

– Тихо, дайте сказать. Тема не очень чтобы хвастливая. Так вот, в Нью-Йорке в конце семидесятых, в разгар сексуальной революции, я работал помощником знаменитого адвоката Сола Шварца в его огромном офисе на Мэдисон. Работа заключалась в том, что я носил за ним портфель, слушал его воспоминания об Одессе двадцатых годов и потихоньку учился уму-разуму. Однако для всех я считался любимчиком шефа, и поэтому передо мной немного заискивали. У старика оба сына погибли во Вьетнаме, и, может быть, в моем двадцати-с чем-то-летнем лице он видел своих ребят. Не знаю, но ко мне он относился замечательно. Я был абсолютно счастливым человеком, у которого мало денег, но огромное будущее. И вот ранней весной, когда по утрам из Центрального парка веет разреженным воздухом, тревожащим и так не утихающие гормоны, когда девушки снимают позорящие фигуры шубы и парки, когда лужи на асфальте Ист-Сайда начинают отбрасывать в глаза прохожим лучи спешащего в лето солнца, меня попросили принести какую-то ерунду из офисной библиотеки.

Я поднялся на четвертый этаж, жестом любимчика открыл дверь. И увидел ее. Она улыбнулась мне так, как может улыбаться женщина, понимающая, что влюбила тебя сразу, с первого мгновения, безапелляционно, безоговорочно и наповал, как Мартынов Лермонтова – если бы гнусный убийца поэта был девушкой. Но он девушкой не был. Я пришел в себя через какое-то время, несмотря на выстрел ослепительных глаз. Бетси была моей ровесницей. Возможно, старше на год или два. Через полчаса, держа ее за руку, я, конечно, забыл, что мне надо уйти. Библиотека стала моим любимым местом в огромном здании. Я пропадал там часами, изучая старые дела для всех и Бетсину фигуру для себя. Так прошло несколько дней.

Мы отчаянно флиртовали, несмотря на некоторые серьезные "но". Во-первых, на работе сексуальные отношения были строго запрещены. Безусловно, я не собирался заниматься этим делом в рабочие часы, да еще в старой библиотеке. Можно было подождать до вечера. Хотя эти мои адвокатские уловки могли разбиться, как биде о падающий топор. С другой стороны, для чего топору падать в биде? Этот пункт я сбросил с полки сомнений.

Маме следовало всесторонне убедиться, что я здоров, то есть увидеть мою девушку.

Вторая составляющая моих раздумий влекла за собой значительно больше неприятностей. Через неделю ко мне в гости должна была прилететь мама. Которая своим уровнем толерантности сильно уступала северокорейской ракете среднего и дальнего радиуса действия. Прежде всего ей следовало всесторонне убедиться, что я здоров. С этой целью мама должна была после радости первой встречи немедленно увидеть мою девушку. Логика еврейской мамы следующая. Мальчик не должен жить один, невзирая на то, что на свете не существует и никогда не будет существовать особи, достойной ее Саши. Однако за мальчиком кто-то должен ухаживать, следить, чтобы он тепло одевался, чистил на ночь зубы, вовремя сморкался и мыл шею. Имея «все» под боком, ребенок не будет шляться по разным грязным девкам и не подцепит никакой дурной болезни. Другое дело, что, увидев избранницу, мама улыбалась ей, как улыбалась тетя Песя, когда доставала из рук умирающего мужа наконец-то подписанное завещание. Потом отводила меня в сторону и свиристящим шепотом, слышным через четыре квартала и два дома, говорила: «Где ты нашел это животное, ты, ради которого я положила свою жизнь?» Красота и интеллигентность девушки в расчет не принимались. Мама всегда хотела, чтобы я жил не один, но всегда страдала от того, что я делал так, как она хотела, потому что именно так она не хотела.

Другой девушки, кроме библиотекарши, я показать маме не мог. А при виде «Бетси-шоу» мама могла отойти в мир иной прямо на смотринах.

Дело в том, что Бетси была афроамериканкой с феноменально красивым цветом кожи. Как швейцарский молочный шоколад «Милка». Я был уверен, что сочетание афроамериканки с молодым евроевреем гарантировало мамину громкую одесскую прелюдию к ее же последующим похоронам. Гарантии, что я переживу первый этап маминого перформанса, тоже не было. «Нет, – сказал я сам себе, – это ХХ век, и у мамы должны быть передовые взгляды на половую жизнь сына. Бетси так Бетси». В тот же вечер я сказал «библиотеке», что приглашаю ее в кино, а потом к себе домой. Дива посмотрела на меня, улыбнулась своей потрясающей улыбкой, а потом поцеловала так, что еще минута – и было бы все... «Только сначала заедем ко мне, я переоденусь, возьму вещи и косметичку на утро».

Бетси жила в Нижнем Гарлеме, где было уже очень страшно, но еще не жутко. Поднявшись в девчачью квартирку, обставленную с американским вкусом, я огляделся, взял со стола журнал и присел на диван. Бетси решила принять душ, благо времени до кино у нас было предостаточно. Минут через пятнадцать пахнущая молодостью, свежестью и красотой, в белом махровом халате бывшая балерина (забыл сказать, она была еще и балериной) вышла из ванной и начала класть на веки перламутровый макияж, модный в тот год в Нью-Йорке. Я не выдержал. Подойдя сзади, я положил голову ей на плечо, поцеловал в тонкую шею, обнял ее грудь одной рукой, а второй медленно потянул за пояс халата. Бетси закрыла глаза и довольно страстно прижалась ко мне спиной. Похоже, что мы были друг для друга экзотикой. Халат распахнулся, и вот тут все кончилось...

Я чувствовал себя персонажем поговорки «ни кола, ни двора» – импотентом без квартиры.

Я замолчал, взял паузу, глотнул остывший кофе и медленно запил его водой.

– Что? Что случилось? – заорали трое в одной квартире, не считая собаки.

– Не орите. Все расскажу. Я думаю, это все сделала мама. Потому что другого объяснения у меня нет. То, что я увидел, я не ожидал увидеть никак и никогда. Я настолько был ошарашен, что меня качнуло влево и я стал оседать на пол. Бетси поняла происходящее совершенно по-другому и со словами «Ах ты французский шалун... Останемся у меня?» начала искать руками то, чего уже не было и в помине.

– Слушай, Добровинский, или ты рассказываешь, или мы тебя искусаем все вчетвером.

– Понимаете, я московский богемный мальчик с одесскими корнями, вгиковец и романтик, в свои двадцать пять совершенно не был готов к этому. Так вот, между феноменально красивыми грудями, тяжелыми и курносыми, находилась мелкая шкурка каракульчи, и завитки жестких кучерявых волос, образуя некий треугольник, спускались довольно широким ручейком вниз через мускулистый живот к следующему треугольнику. У меня хватило сил исследовать оставшиеся части тела, чтобы хоть немного успокоиться. Нет, Бетси была настоящей женщиной, а не чем-то другим. Забегая вперед, скажу, что ночью я позвонил приятелю, отличнику нашей биологической школы, и он, противно хихикая, сообщил мне, что у женщин негроидной расы растительность на груди – это довольно распространенный атавизм. Но это потом, а в тот момент нам надо было срочно идти в кино, особенно мне. После фильма, сославшись на головную боль и срочную подготовку квартиры к приезду мамы, я растворился в ярких цветах Таймс-сквер.

Со следующего утра я обходил библиотеку за два этажа. Мой съемный холостяцкий flat, который я еще недавно так любил, действовал на меня угнетающе. Я чувствовал себя персонажем русской поговорки «ни кола ни двора» – импотентом без квартиры. Виагры еще не было, и очень хотелось повеситься.

– А что же мама?

– Мама неожиданно хорошо отнеслась к моему одиночеству. Оказывается, она приготовила мне невесту: чрезвычайно дальнюю родственницу очередного неизвестного мне четвероюродного брата Изи. К моему удивлению, это оказалась очень хорошенькая еврейская девочка-пианистка, правда, немая. Мама смотрела на нас с умилением и говорила мне на русском языке, не очень понятном для родившейся в Нью-Йорке Рашель: «Не сходи с ума, Саша! Это твоя судьба! Представляешь жену, которая тебе не скажет ни слова? А захочешь поговорить – позвонишь маме».

Но самое нервное было впереди: после афроамериканского атавизма мне было жутко страшно, что моя эрекция, оставив потрясающие воспоминания о революционном своем существовании, ушла от меня навсегда. Как ушел от нас Ленин. Однако Рашель оказалась хоть и бессловесной, но настырной девушкой. Когда все случилось, я был настолько счастлив, что три дня не выпускал дальнюю родственницу из квартиры, и она в конце концов даже заговорила. Спустя годы я решил, что мы с ней просто оба избавлялись от комплексов.

– Саша, – сказал Сергей, – я хочу выпить и за твой нулевой вариант, и за целебное действие любви.

– Надо запатентовать метод, – добавил Йосиф, разливая коньяк.

– Ну а ты, – обратился я к Сергею, – расскажи свою историю: коробочка с лошадками все-таки твоя.

– У меня все просто, – ответил депутат Госсобрания. – Не стоит, и точка. Сил нет. Отдаюсь Родине без остатка.

– Кто-то из вас двоих должен предохраняться, – вставил я свои две копейки.

Мне показалось, что коровки Пуссена на картине захихикали.

Фото: архив Tatler. Иллюстрация: Екатерина Матвеева