Tatler в гостях у Аллы и Кати Вербер

Сегодня мы вспоминаем, как семь лет назад заместитель главного редактора Tatler Эдуард Дорожкин провел замечательный день в компании Аллы Константиновны и ее семьи. Читайте архивный материал из июльского номера журнала Tatler за 2014 год.

«Нет-нет, домой вы поедете только на такси! Уже поздно, мне будет неспокойно. Где менять, помните?» — Алла протягивает няне, наконец уложившей в кровать неугомонную брюнетку и столь же подвижную блондинку, внучек хозяйки, стодолларовую купюру. Мы что-то и вправду засиделись: на часах едва ли не полночь — уже совсем не светское время. «Это мой привычный режим, — улыбается Алла. — В цумовском кабинете я заканчиваю часов в десять вечера, и начинаются звонки в Америку. Потом работаю дома. Засыпаю в час. В семь тридцать — восемь встаю. Из двенадцати месяцев в году восемь — в командировке. А значит, в девять ноль-ноль я уже на показе или на деловом завтраке. И так уже очень много лет. Сегодня только из Лондона, куда прилетела из Нью-Йорка, где просмотрела сто шоу. Устала страшно. Прикончил меня ночной рейс: ничто так не убивает человека, как перелеты ночью». «Тем не менее без этого образа жизни я тебя просто не представляю, мамуль», — смеется Катя, дочь Аллы, рожденная в Канаде и прожившая в Москве уже двадцать лет. По-русски она говорит с едва уловимым очаровательным акцентом. «Да уж. С одной стороны, устаешь от всего этого страшно, так иногда хочется спрятаться, зарыться, никуда не идти, полежать с книжкой и в миллионный раз пересмотреть «Подсолнухи» или «Развод по-итальянски». А с другой — на третий день такой жизни завоешь от тоски. За двадцать лет в Mercury — я пришла в компанию в девяносто четвертом — моя работа стала образом жизни. И поди пойми, хорошо это или плохо. Для меня это хорошо».

Алла Вербер с мамой Татьяной Абрамовной, дочкой Катей и внучками Мишель и Элизабет в своей квартире на Тверском бульваре

В столице вице-президента Mercury, фэшн-директора ЦУМа Аллу Константиновну Вербер и впрямь знают все: она — лицо компании. Но как многие московские легенды, родилась и выросла она в Ленинграде. В квартире на улице Глинки, восемью окнами выходившей на Театральную площадь, а значит — на Кировский театр и консерваторию. В «ее» Петербурге не было места станции метро «Звездная», зато два раза в неделю были походы в оперу и на балет, один вечер в добровольно-принудительном порядке отдавался под концерты классической музыки. Отец Аллы занимал умопомрачительную по советским временам должность заведующего зубопротезным отделением, семья жила столь непривычно широко, что даже удивительно, как им пришла в голову мысль об эмиграции. Понятно, когда бегут от бедности. Но бросать дом — полную чашу?.. Отказаться от ассортимента «Елисеевского» и ДЛТ ради не ясных еще прелестей жизни за кордоном? Мама Аллы Татьяна Абрамовна (полгода она проводит в Москве, оставшиеся шесть месяцев — со второй дочкой Ириной в Канаде) поясняет: «Константин всегда хотел, чтобы мы уехали. Свобода в самом широком смысле слова была ему важнее земных благ. Право на свободное передвижение, личностный и профессиональный рост, учебу он ставил выше других достижений общества». Когда в семьдесят шестом году семья улетала из Пулково со ста семьюдесятью шестью долларами в кармане на каждого — больше вывозить не разрешали, — ни Татьяна Абрамовна, пережившая страшные восемьсот семьдесят два дня блокады (в августе ей исполнится восемьдесят лет!), ни ее муж, ни Алла, ни Ирина не думали, что когда-то состоится возвращение на родину, которая станет совсем другой страной. И разумеется, никто не мог предположить, что именно Алла Константиновна Вербер, петербурженка и один из ведущих менеджеров Mercury, возродит к жизни тот самый ДЛТ, где отделом детских товаров заведовал ее дед — легендарный собиратель антиквариата Абрам Иосифович Флейшер. Судьбы закольцовываются подчас весьма неожиданным образом.

Санкт-Петербург вообще занимает в жизни Вербер значительное место. Ей и дышится там легче. «Как широко на набережных мне, как холодно, и ветрено, и вечно, как облака, блестящие в окне, надломлены, легки и быстротечны» — будь она поэтом, наверняка написала бы эти строчки. А с каким упоением Алла может рассказывать не только о прогулках по Летнему саду, но и о знаменитой пышечной на Большой Конюшенной, про которую Валентина Ивановна Матвиенко в бытность свою губернатором якобы бросила одному девелоперу: «Бери что хочешь, но «Пышки» не отдам, этого мне не простят». Пышки — по-московски пончики — Вербер уважает до сих пор и старается в каждый свой приезд заглянуть в уникальное заведение по соседству с ДЛТ. «Не «стараюсь», а «так получается», — поправляет меня Алла, на двадцать килограммов поправившаяся за время борьбы с раком крови, который победила. О том периоде своей жизни, пяти годах между жизнью и смертью, Вербер поведала в программе «Пусть говорят». «Сначала плакала. Затем смирилась с тем, что придется умереть. А потом решила: с какой стати? И шла на химиотерапию как на праздник — одета, накрашена, хороша собой. Я хотела сделать все, чтобы у моей дочери осталась мама, потому что на собственном опыте знаю, какую боль испытывают дети, когда умирают их родители: мой папа ушел от нас молодым».

Сейчас в московской квартире Вербер на Тверском бульваре живут сразу четыре поколения семьи, это такое большое и шумное, как всегда бывает у дам, женское царство. В некотором смысле оно образовалось вынужденно. Алла на седьмом небе от счастья, что может вдоволь побыть бабушкой, сводить внучку на утреннюю «Спящую красавицу» в Большой и погулять с девочками по Патриаршим, и в шутку называет Катю, Мишель и Элизабет «беженками» — они ведь приехали из мятежного Киева. В столицу незалежной Катя попала по обстоятельствам любовного рода, выйдя замуж за украинского бизнесмена Тимура Миндича. Знакомство, правда, случилось в Москве, на дне рождения сына друзей. «У Кати все очень быстро происходит, как будто пленку прокручивают в ускоренном режиме. Я вот сравниваю себя тридцатилетнюю и ее. Два совершенно разных человека. У Кати двое детей, она абсолютно сформировавшаяся личность с понятными жизненными установками и целями в бизнесе. У нас все было как-то медленнее».

С Моникой Беллуччи на открытии корнера Dolce & Gabbana в ЦУМе

Тут Алла, конечно, либо лукавит, либо кокетничает. Либо и то и другое вместе. Еще в медицинском училище, куда она поступила по настоянию мудрого папы, Вербер поняла (а ведь это самое главное — вовремя понять!), что хорошим врачом ей не стать, не ее это призвание, и нащупала в себе другой интерес — к миру вещей, к одежде. Недаром из окон квартиры на Театральной она разглядывала наряды туристов, пытаясь угадать, из какой страны прибыла эта дама в шляпке или этот господин в макинтоше. Недаром с таким удовольствием рылась в праздничном ворохе белья, которое дарил своим любимым девочкам любящий отец, и восхищалась тщательностью, с которой выбирала наряды из панбархата, шелка и шифона для торжественных случаев бабушка, дама крупная и оттого обшивавшаяся у портнихи Эммы.

В эмиграции Алла прошла весь путь, необходимый для того, чтобы этот неясный интерес, смутное желание обрели контуры профессии, — работала продавцом в Риме на виа Венето («Господи! Платок Gucci, сумка Hermes! Каким все это казалось чудом!»), открыла в Торонто первый по-настоящему модный магазин в городе Katia of Italy — в честь дочери, которую, в свою очередь, назвала Катей в честь Екатерины Великой. Потом было сотрудничество с компанией K-mart и неожиданный, как почти все хорошее в этой жизни, переезд обратно в Россию. «Было ли сложно? Нет, «сложно» — это не то слово. Меня отправили налаживать производство на простаивавших текстильных фабриках: были огромные мощности, но не было моделей, не было сырья. Зато танки на улицах Москвы я застала. Боялась зайти в подземный переход. И все время думала: ну еще полгодика, максимум годик, и мы вернемся в ясный, понятный, ставший за годы жизни в Канаде привычным мир. Но здесь, в Москве, мне очень помогали мои ближайшие подруги Бэлла и Света. А когда Катя вышла замуж за украинца, я точно поняла: никуда мы не вернемся, потому что мой дом — Москва».

Пятнадцать лет назад появилась эта теплая квартира на Тверском. «Мы купили настоящие катакомбы, на четыре семьи. Строение предназначалось под снос, и никто не понимал, зачем мне квартира именно здесь. А я не понимала, как можно жить где-то еще. Дело в том, что я очень часто бывала в этом доме: внизу была квартира Зураба Константиновича Церетели, что-то типа салона для талантливых людей, для друзей, где мы постоянно собирались. И я влюбилась в этот дом, буквально прилипла к нему. Да, квартира была в катастрофическом состоянии, но потолки высокие, камин, окна на две стороны — на бульвар и на синагогу. То есть она была такой питерской, в Москве же почти нет подобного жилья. Да и район напоминает мне нью-йоркский Сохо. Страшный подъезд, старое здание, разруха эпическая — надо мной все смеялись, говорили, что я ненормальная. Но у меня — это так же, как с одеждой, — было видение, представление о том, как может быть. Смотрела на обвалившийся вход в подъезд — и уже представляла его отремонтированным. Очень многое было сделано, и теперь наш подъезд не узнать. Это такая теория «малых дел» в действии».

На свадьбе Кати в Израиле

Энергия созидания передалась от матери дочери, что нечасто случается в благополучных семействах. В восемнадцать Катя поступила в Эдинбургский университет, но в двадцать пять вернулась в Москву. Отработав несколько лет байером ЦУМа и «Барвихи Luxury Village», Катя (кстати, мечтавшая о совершенно другой профессии — журналистике) отправилась в свое собственное плавание. На центральной улице Киева в «Мандарин Плазе» открыла Dolce & Gabbana, затем их же детский бутик. В мечтах — киевский магазин Ralph Lauren.

«Знаете, какое у меня есть ощущение? Что в свои тридцать лет Катя берет реванш за меня, — глаза Аллы сверкают, когда она говорит это. — Хотя у меня счастливая судьба, мне повезло вовремя оказаться в России, я работаю на одну из самых серьезных luxury-компаний в мире. Luxury вообще мой девиз. В работе на компанию есть неоценимые плюсы: ты защищена, тылы прикрыты. Но вы ведь представляете, какая это ответственность огромная, всепоглощающая, страшная. Согласна: делать свое дело тоже нелегко. Но... Не знаю... Я была и по ту, и по другую сторону баррикад и страшно горжусь тем, что Катя выбрала путь самостоятельности». «Да, на себя работаешь все-таки с другим чувством, — подхватывает Катя. — Особенно когда есть полная уверенность, что занимаешься своим делом. Мой путь к моде был не таким простым, как может показаться. Я детство провела с мамой, и фэшн-мир мне порядком надоел, хотелось чего-то другого». Тут наша плавная беседа о важном прерывается: с радостным визгом в комнату врывается Мишель и прямо-таки напрыгивает на бабушку Аллу, успевшую принять положение полулежа: сказываются перелет, простуда и наша общая московская беспричинная усталость. Алла: «Я так сильно люблю своих внучек! Так сильно». Мишель: «Нет, я тебя сильнее». Алла: «Нет, ты не можешь сильнее, чем я». А я и не знал, что дети в два года восемь месяцев разговаривают! По ходу пьесы, впрочем, выяснилось, что они не только разговаривают, но и поют на русском и английском. «А еще они дерутся. У меня не было братьев и сестер, но те, у кого есть, говорят, что это нормально. Они дерутся потому, что любят друг друга, — подкидывает мне информацию Катя. — Так вот, выяснилось, что в фэшн-бизнесе я чувствую себя абсолютно комфортно. Мне нравится, что, как написал один автор, «в отличие от кино мода никогда не заканчивается», то есть окончание одного сезона с неизбежностью означает начало нового, как у времен года. Я, конечно, не обладаю таким демоническим чутьем, как мама, но очень стараюсь».

Про байерское чутье Аллы Вербер и вправду ходят легенды. Балетки, клатчи и прочие важнейшие составляющие женского гардероба она умеет закупить так, чтобы к распродаже, этому ужасу всякого коммерсанта, почти ничего не осталось: с точки зрения потребителя, существенный минус, но какой же огромный плюс для бизнеса! «Да, про меня можно сказать, что я разбираюсь в товаре. Я же, что называется, «пришла с этажа» — была продавцом, работала в зале, знаю склады, знаю, как приходит товар. Могу точно определить, какого платья взять тысячу единиц, а какого и ста будет достаточно. Я вообще всю жизнь ощущаю себя не ведомой, а ведущей. Мое решение — первое и последнее. Это не означает, что я не прислушиваюсь к мнению других людей, но если решение принято — оно принято. Есть ли у меня чутье? Есть. Я ощущаю на сезон вперед. Если сейчас все розового цвета, можете не сомневаться — полгода тому назад я закупила тонны розового. Люди, которые работают со мной, знают эту мою способность и доверяют. От меня же зависит благополучие компании, доход, расход, все остальное. До сейла по нормальной цене обязано уйти шестьдесят процентов товара, меньше не должно быть».

В санкт-петербургском ДЛТ во время масштабной реновации

«Катя, а ваш киевский бизнес задуман как прибыльный или это просто игрушка, подарок мужа?» — задаю я фирменный «татлеровский» вопрос. «А разве бывает бизнес без прибыли? Это ведь как-то иначе называется, — улыбается Вербер-младшая. — Другое дело, что есть марки, которыми хочется заниматься не ради денег, а ради... ну да, для красоты. Но чтобы позволить себе это, сначала нужно выстроить основной доход». «Вот уж не согласна совсем, — с уютного дивана вступает в спор Алла. — Я не буду заниматься чем-либо, что не может в потенциале принести денег. Деньги должны приносить деньги. Иначе никак. Другое дело, что можно осуществлять так называемые длинные инвестиции. Взять хотя бы такую марку, как Tom Ford. Мы, когда договаривались с ними, рассчитывали на то, что раскрутка займет больше времени, чем получилось в итоге. А сейчас самый доходный мужской бренд — как раз Tom Ford. Вообще очень много в серьезном бизнесе рождается по наитию, из общей культуры, от кругозора. Я, например, в свое время увлеклась новогодними и рождественскими украшениями, стала их себе покупать в Нью-Йорке. А потом это вылилось в проект «ЦУМ. Новый год» — вы же знаете, какая у нас красота в декабре. В общем, девиз такой: «Ни минуты покоя». В моей голове, как в теплице, всегда зреют новые проекты. К тому же я все время что-то собираю. Сейчас, например, закончила коллекцию из тридцати пяти фарфоровых статуэток Lanvin. Кто знает, что из этого выйдет в будущем?..»

В квартире на Тверском хранятся, впрочем, далеко не только дизайнерские шарики и елочные игрушки. Как всякий дом семьи с историей, людей не из ниоткуда, она обставлена, мягко говоря, не из IKEA («Эта мебель пропутешествовала со мной из Ленинграда в Торонто, а потом обратно в Москву, такая ирония судьбы», — комментирует Алла) и похожа на небольшой, только жилой, музей. Нестерова, Немухин, Кропивницкий, Кабаков, Пурыгин — их работы приобретались совсем не по сегодняшним астрономическим ценам. «Хотя как сказать... Целков, например, уже тогда продавался за сто двадцать рублей: это были совсем не маленькие деньги. Вообще основу этой коллекции составили работы, которые мы вывезли из Ленинграда. Денег брать тогда не разрешали. Картины старых мастеров — тоже, ибо они являются культурной ценностью. А работы художников-нонконформистов — забирай не хочу: какая же это культурная ценность? Так что на все рубли, которые у нас были, мы закупили современного искусства. Тогда никто не мог предвидеть, что пойдет такой колоссальный спрос на эти полотна». «Да уж, когда ко мне домой приходили друзья, они говорили: ух ты, у тебя столько искусства — обнаженные женщины, голые мужчины!» — это уже Катя со смехом вспоминает свое канадское детство, которое теперь удивительным образом оказалось далеко-далеко.

Значительно дальше, чем предполагает даже такой длительный перелет, как Москва–Торонто.

Фото: Алексей Сорокин, Архивы Tatler