Шахри Амирханова — о дочери Алисе, муже и карьерных амбициях

Подписи к светской хронике — циничный жанр. В них не пишут «она класcная, веселая, cool». Или «Сумасшедшая мать». Или даже так: «У нее самый красивый парень в Москве, причем на семь лет моложе». В подписи принято указывать название конторы. А значит — Шахри Амирханова, бывший главред Harper's Bazaar.

«Не знаю, сколько слово «бывший» будет меня преследовать, — смеется Шахри. — Мне всегда это слегка режет слух, потому что я не считаю глянцевый этап своей биографии определяющим. Все было настолько давно, и столько всего другого случилось потом. Но я сознательно сделала выбор в пользу того, чтобы моя жизнь не представляла никакого интереса для читателей светских хроник в журналах. Поэтому без обид». Нет, понятно, почему ей еще долго нести главредовский крест: контора помогает человека идентифицировать, ранжировать по принципу «свой/чужой». Действительно, в представлении круга лиц, кому предназначено фото в хронике, Шахри ничего выдающегося больше не совершила и не собирается — не наглость ли с ее стороны?

«Просто в какой-то момент я поняла, что моя главная сегодняшняя амбиция — быть классной мамой и женой. Не в смысле стать идеальной степфордской женушкой: учить ребенка трем языкам c пеленок, таскать по развивающим кружкам и устраивать образцово-показательные домашние приемы. А просто никуда не спешить по утрам, готовить вместе завтраки, долго-долго рассматривать Алисину любимую энциклопедию динозавров, потом идти в Нескучный сад кормить морковкой лошадей или играть в пинг-понг. Я вот совсем не верю в теорию о том, что «не важно, сколько времени ты проводишь со своим ребенком, а важно качество этого времени». Потому что, когда ты утром одной рукой красишь глаза, а другой впихиваешь в ребенка кашу и все это время поглядываешь на часы, как бы не опоздать на работу, а вечером приходишь без задних ног и с огромным чувством вины — как в это возможно вписать качественное общение? Я восхищаюсь женщинами, которые могут все это совмещать. Я так не умею и не вижу в этом смысла. Если мне завтра позвонят и предложат заняться делом, которое спасет мир от всех бед, я, конечно, соглашусь, но пока я не могу изменить мир, лучше буду печь хлеб и делать счастливой жизнь одного мужчины и одного очень миленького ребенка».

Мы едим клубнику, сидя на кухне просторной квартиры на Серафимовича. Дом правительства, он же Дом на набережной, увековеченный в гениальной трифоновской книжке про зависть, памятник советской номенклатуре. Дедушка Шахри — обласканный властями легендарный дагестанский поэт Расул Гамзатов. Интересно, скольких подружек грызла зависть при взгляде на шамаханскую принцессу, получившую трон – глянцевый журнал – в возмутительные двадцать один?

Трехлетняя Алиса досыпает дневной сон. Красивый парень на семь лет моложе, клавишник группы Pompeya Александр Липский, музицирует в дальней комнате. (Да-да, именно во время выступления Pompeya на юбилее «Серебряного дождя» на сцену ворвались православные активисты и подвергли англоязычных гламурных музыкантов остракизму.) Квартира с потолками в небеса и старорежимными панорамными окнами с государственным видом выглядит абсолютно по-калифорнийски. Деревянные скамейки, плетеные ковры, окно в ванной. Не удивлюсь, если мне на голову свалится серф. Все просто, свободно и очень cool. В этом вся Шахри: она никогда и ничего не делает с усилием, «слишком». Даже у глянцевого станка она трудилась легко и с удовольствием, а когда удовольствие пропало — исчезла и она. Именно эта свобода, легкость, встроенный модный радар делают ее трендсеттером во всем: что ей сегодня интересно, то завтра будет hot.

А интересна ей на данном этапе творческого пути детская одежда — в той степени, в какой когда-то волновала взрослая. Помню, мы случайно столкнулись год назад в парке «Сокольники». Моя шестилетняя Саша, бурно переживавшая розовый период и вооружившаяся по случаю воскресной прогулки нарядной сумкой со стеклярусом, недоуменно смотрела на крошечную Алису в чем-то очень сером и очень богемном. Алиса в ответ бросала тоскливые взгляды на стеклярус. Серое и богемное из лучшего на свете органического хлопка и кашемира было куплено в самых продвинутых детских магазинах в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, где Шахри с семьей любит проводить зимние месяцы.

Проект alisaandsonya.com стартует осенью, и делает она его вместе с подругой Джамой Нуркалиевой, мамой, соответственно, трехлетней Сони. На сайте можно будет не только купить одежду необычных и очень модных брендов Cabbages & Kings, Soor Ploom, Misha & Puff, но и прочесть интервью с «вдохновляющими» мамами вроде них самих.

«Язык не поворачивается назвать наш магазин бизнес-проектом, я никогда не умела мыслить такими категориями. Мне просто хочется делиться своими открытиями, как это было и с моей работой в журналах. Мне нравится мир, который сложился сегодня вокруг детской моды. Это правильная точка отсчета, и она гораздо важнее, чем история про то, как нарядить своего ребенка, — объясняет Шахри. — Всеми этими классными брендами, будь то игрушки, одежда или аксессуары для дома, занимаются те самые бывшие — редакторы, стилисты, дизайнеры, — которые нашли себя в новой роли родителей и решили, что это интереснее, чем трястись над длиной юбок в новом сезоне».

Каждый бренд, который Шахри выбирала для магазина, — это семья, с которой она может себя идентифицировать и учиться. Они живут, например, на ферме под Лондоном, выращивают помидоры, пекут пироги с черникой, которую собрали утром в саду, и вручную шьют потрясающую детскую обувь из натуральной кожи, пока их дети занимаются по программе homeschooling. «Мне нравится такая картина жизни. Я всегда стремлюсь к простоте со смыслом и глубиной. Поэтому в нашем магазине не будет парадных платьев, в которых не стыдно вывести ребенка на модный показ или благотворительную елку так, чтобы он красиво сочетался с маминой сумкой. Зато будут уникальные вещи, которые сделали вручную мастерицы где-нибудь в Перу или Чили. В студиях, где им предоставляют еду и ясли для их собственных детей, пока они трудятся. Я верю в принципы справедливой торговли, и мне приятно осознавать себя причастной к таким историям».

Осознанное потребление — критерий, по которому Шахри выбирает вещи и для собственного гардероба. Она не помнит, когда последний раз заходила на style.com, и не следит за сменами дизайнеров в модных домах. А когда-то ездила на Недели моды и по возвращении составляла списки must have, которые было жизненно необходимо приобрести к новому сезону, и сильно переживала, если кто-то опережал ее в гонке. «Сегодня меня чаще всего можно встретить в джинсах и майке Acne, ботинках Ricardo Medina, сделанных одним старичком в Мексике, шляпе Etudes Studio, украденной у Саши, и любимом свитере Ryan Roche. Мне так нравится ее подход к созданию коллекций. Каждый сезон Райан уезжает в Непал и вместе с местными женщинами вяжет эти потрясающие вещи из кашемира. Я долго себя отговаривала от того, чтобы тратить столько денег на обычный свитер. Но когда в Непале случилось страшное землетрясение, Роше отдала половину денег от всех продаж в пользу пострадавших жителей — и тогда уже я не смогла себя остановить».

Каблуки она не надевала с рождения Алисы. «Мне неудобно в них и нелепо, но, если нужно одеться красиво, я надену туфли на низком каблуке Martiniano — они гениальные, платье Lemaire или что-то из коллекции любимых Nina Donis. Ну или выберу что-то особенное и куплю онлайн в магазине Maryam Nassir Zadeh в Нью-Йорке, он самый крутой. И представляешь, у меня всего одна сумка Mansur Gavriel, с которой я хожу все время, и на ней не разглядишь логотипа», — смеется Шахри.

Где сегодня тонна купленных и преподнесенных ее визитной карточке вещей? «У меня мало что осталось. Только что-то из серии «это платье создал Александр Маккуин в таком-то году, и я знаю, почему его не надо отдавать». Раньше эти вещи были повсюду и занимали столько места! Когда я устраивала вечеринки, мои друзья-диджеи любили заходить ко мне в гардероб и наряжаться в немыслимые золотые плащи из кожи питона и безумные шубы. Мы очень смеялись. Может быть, Леня Липелис или Марк Щедрин даже надевали их на какие-то свои вечеринки. Потом некоторые collector’s items я сложила в чехлы и отвезла на дачу. Надеюсь, Алиса когда-нибудь про них вспомнит и улыбнется. А все остальное я либо раздариваю, либо отдаю на благотворительные распродажи, которые устраивают мои друзья».

И все равно эти вещи — напоминания о пышной эпохе гламура — откуда-то появляются, выползают из всех щелей. И она снова дарит, потому что вещизм — это так несовременно.

«Нет, я ни в коем случае не хочу прославиться как человек, которому все равно, как он выглядит, — с улыбкой спохватывается Шахри. — Вообще-то я всегда выгляжу довольно хорошо, просто сегодняшнее «хорошо» — оно другое, гораздо проще. Ты меня спрашиваешь, кто из девушек в журналах мне нравится. Наверное, никто. Даже у тех, кто старается выглядеть расслабленно, все равно получается, что они trying too hard. На хорошо одетом человеке одежда незаметна, ты просто получаешь удовольствие от харизмы и органичности его образа. Остальное — плохой вкус».

В ее сегодняшней, вполне реальной жизни — совершенно другой круг общения. Юные. Модные. Свободные. Друзья ее бойфренда Саши, музыканты, современные художники, графические дизайнеры. Половина из них понятия не имеет, что такое Harper's Bazaar, и не представляет, как складывалась ее жизнь в те годы. Это ребята из хороших семей, с крепким образованием, увлеченные любимым делом и знающие толк в красивой жизни, но у них нет шаблонов на тему «дорого одеваться» и «ездить на классных авто».

Словно в доказательство на пороге материализуется заспанная Алиса со своей подружкой — няней Соней, симпатичной девушкой лет двадцати. Мы обмениваемся приветствиями, и Алиса с Соней и водителем (который при всей простоте новой жизни Шахри не рудимент, а вполне необходимая опция) уезжает в парк, чтобы не мешать маме давать интервью. Когда Алисе исполнилось полгода, к ней была приставлена расторопная няня-филиппинка. Теперь филиппинка передана по наследству подруге Анне Пчелкиной, издателю Tatler, а на ее место заступила Соня из службы бебиситтеров Kidsout, организованной журналисткой Екатериной Кронгауз.

«Мне очень нравится абсолютно европейская система Kidsout, — рассказывает Шахри. — Девочки учатся в МГУ и ВШЭ, и это их первая работа, которая появляется не от большой нужды, а от желания быть независимыми от родителей. У Сони потрясающая семья, у нее шесть братьев и сестер, и для нее Алиса — еще одна младшая сестра, у них живое общение. Я уверена, для дочери это самое важное сейчас в плане ее внутреннего роста: интересные, открытые, красивые люди вокруг. В Москве все мамы так любят заниматься развитием своих детей: бесконечные кружки, преподаватели. Это немного похоже на конкурс дрессированных собачек: чья быстрее выучит буквы, чья лучше считает, чья раньше заговорит на иностранном языке. Странно мерить успехи ребенка такими категориями. Наши дети, даже такие маленькие, — гораздо более гибкие, быстрые, они наблюдательнее и во многом умнее нас. И наша задача не в том, чтобы научить их чему-то, а в том, чтобы не сломать и создать правильную среду для самостоятельного развития».

«Почему сейчас так много пар, где парень моложе? — переспрашивает Шахри. — Не знаю почему. Я никогда не придавала значения цифрам, просто так совпало. Парни моего возраста уже в двадцать пять начинали выглядеть старыми и тяжелыми, они носили пиджаки, были одержимы успехом, который измерялся большими машинами, лодками, домами, охраной, и за всем этим терялся элементарный вкус к жизни — мне с ними было невыносимо скучно. Наверное, это проблема моего поколения нулевых: все куда-то очень спешили, что-то друг другу доказывали, забывая просто жить. Все это не про Сашу и не про людей, которые нас окружают. В первую очередь это вопрос ценностей, вопрос воспитания — и у нас они совпадают. Нам классно вместе, мы друзья, и нам каждый день интересно друг с другом. Мне нравится наша жизнь. А еще он потрясающий папа».

К гимназии Капцовых в Леонтьевском переулке ее восемь лет подвозила неторопливая черная «Волга». Два последних года Шахри училась в США — Штаты тогда были ее культом. Папа-археолог вспоминал, как однажды директор детского сада вызвал его к себе. Оказалось, когда воспитатель объяснял детям, что Америка – это плохо, Шахри упрямо возражала, что нет, хорошо. Потому что папа там был и рассказывал. В частной школе Choate Rosemary Hall в Коннектикуте все было строго и по правилам, но, как это чаще всего и случается, все самое опасное и будоражащее, что есть в жизни, ученица с плохо выговариваемым именем попробовала именно там. И начала вести дневники, предвестники ее знаменитых писем редактора, – эти тетради до сих пор путешествуют с ней по миру.

Потом был London College of Fashion, где Шахри три года учили быть главредом: в качестве дипломной работы она с сокурсницей-дизайнером сделала журнал, где совмещала роли редактора, автора, стилиста и фотографа. Но однажды в ее налаженную жизнь – бойфренд, квартира в Ноттинг-Хилле, предложение о работе в Conde Nast International и планы получить диплом Saint Martins — позвонил владелец Independent Media Дерк Сауэр со словами: «Я сделаю тебе предложение, которое изменит твою жизнь».

«Не знаю, почему говорят, что двадцать один — слишком рано для главного редактора, — недоумевает Шахри. — Мне кажется, только в двадцать один этим и можно заниматься, потому что ты впитываешь информацию как губка, пропускаешь через себя, и получается по-настоящему живая история».

Вернувшись в Москву в июне 2000 года, она обнаружила чужой город и журнал, в который ей предстояло вдохнуть энергию своей интернациональной молодости.

«Это был уникальный опыт, и я ему страшно благодарна, — продолжает Шахри. — Перед тобой сотни листов белой бумаги, которые нужно заполнить жизнью. С тобой команда единомышленников, ты третий час двигаешь с арт-директором буковки, и корректор негодует, что правильный русский так не звучит, а вы пытаетесь убедить опытнейшую сотрудницу, что журнал должен разговаривать с читателем так, как это делает подруга за обедом в «Симачёве», а не изрядно доставшая тебя преподавательница».

А вот показы вгоняли ее в аутичное состояние. «Я всегда немного стеснялась и чувствовала себя неуверенной среди всех этих безупречных людей. Но главное, я смотрела на этих тетенек и понимала, что не хочу вот так в сорок–пятьдесят лет ездить по миру и всерьез размышлять, какой принт в сентябре спасет мир».

А потом Harper's Bazaar из журнала, который почти никто не читал, превратился в очень успешный продукт. И Шахри вдруг стало нужно по долгу службы быть на всех вечеринках и всех взаимно любить. «Понимаешь, я ведь была совершенно одна. Я вернулась после долгой паузы исключительно ради работы, и вся моя жизнь и была моя работа, и мой круг общения воспринимал меня исключительно как Шахри Амирханову, главного редактора. У меня не было группы поддержки, кого-то, кто похлопал бы по плечу после бесконечной сдачи номера или очередной бессмысленной рекламодательской вечеринки и сказал «не бери в голову, это всего лишь работа». Но главная проблема была в том, что я перестала нравиться самой себе. Я стала себе чужой, неинтересной. Надо было что-то менять. Надо было менять все».

В один день Шахри хлопнула дверью, перестала отвечать на звонки знакомых, нигде не появлялась и как будто вычеркнула себя из светской жизни Москвы. История об ее увольнении стала главной сплетней сезона, ее обсуждали на каждой вечеринке и с каждым разом она обрастала все новыми невероятными подробностями. «Мне до сих пор странно вспоминать, сколько шума и пафоса было связано с моим уходом. Меня сильно обескуражил этот всеобщий надрыв. По сути, ничего необычного не произошло. Я семь лет делала одно дело, и естественным образом этот период подошел к концу. Я встала и ушла. И начала заниматься другими вещами, общаться с другими людьми, проводить время иначе. Я не стала ярой противницей гламура или великим дауншифтером, я не ушла в йогу, в новую религию или в тайное сообщество любителей чего-то очень необычного. Я просто вышла из этой комнаты и зашла в другую. Эта история лишена драматизма».

Она совсем не скучает по тому времени? «Я скучаю по Филиппу Бахтину, который делал тогда Esquire, бесконечно ругавшемуся матом через стенку от нашей редакции, пока мы обсуждали, какое платье все-таки изменит жизнь женщин планеты к лучшему, и Дерку Сауэру, нашему издателю, работать с которым было абсолютным счастьем и удачей. И по своей команде, и по тому общему настроению, которое царило в издательстве, — той искренности, драйву и ощущению, что мы делаем что-то очень важное, значимое и нет ничего интереснее. Сейчас ведь уже никто не читает журналы. А тогда все было по-настоящему».

Я спрашиваю ее о планах на будущее. «Я действительно не знаю, где мы можем оказаться через пару месяцев. И мне это очень нравится. Может, осенью будем проводить много времени в Нью-Йорке — Саша записывает там новый альбом с Pompeya, а мне всегда хотелось пожить в Бруклине. Еще мечтаю поехать в селение дедушки в Дагестан и учить детей в местной школе. Мне хочется посвятить больше времени благотворительности. Научиться вязать. Сходить на концерт Kindness. У меня нет грандиозных планов и глобальных проектов, как это принято в Москве. Я верю, что маленькие дела ведут к большим свершениям и иногда идешь гораздо дальше, когда просто стоишь на месте. Я знаю, у меня все впереди. И что бы ни происходило, единственное, что по-настоящему важно, — не быть тенью своего времени и оставаться главным редактором собственной жизни».

Фото: Данил Головкин