Роза мира: колонка Александра Добровинского

Адвокат Александр Добровинский — об особенностях национальной упаковки денег.
Роза мира колонка Александра Добровинского

«Я поцоватый заяц, я конченый мерзавец...» — неожиданно запел телефон на столе в «Семифреддо». Несколько соседей по ресторану повернулись ко мне улыбками.

— Это прокурор, — объяснил я, чтобы ничего не объяснять. Люди понимающе закивали.

Для каждой группы людей в телефоне есть свои позывные. Клиенты вызванивают «Помоги мне» из «Бриллиантовой руки»; любимая — «Упаси тебя боже лукавить со мной»; коллеги и подчиненные из офиса — Another Brick in the Wall группы Pink Floyd. Что же касается друга детства Толика Кацмана, то он «поцоватый заяц». Просто и понятно.

Анатолий был коренным одесситом. Моя мама говорила, что он еврей-тысячник: один идиот на тысячу умных. Толик не обижался и обещал стать хотя бы сотником. Мама ушла из этого мира, не дождавшись.

Кацман юнцом эмигрировал из Одессы в Германию в начале семидесятых, объявил берлинским властям, что он этнически их человек, пострадал от фашистов и коммунистов, и поэтому нуждается в срочной и обширной денежной сатисфакции. В то время немцы безоговорочно верили несчастным эмигрантам из СССР. Толик хотел, добился и долго получал все возможные благоденствия и социальные пособия Федеративной Республики:

— как фольксдойче (этнический немец, живущий за пределами Германии. — Прим. «Татлера») — гражданство. Помогло легкое знание идиша

— как пострадавший во время Второй мировой. Доказательством служило фото дедушки (фас и профиль), арестованного в 1924-м на Привозе за карманную кражу. На дедушку Толя был похож оттопыренными, как у сахарницы, ушами, носом и немного характером;

— как инвалид из-за перенесенной в детстве ангины. Толик рассказывал властям, что практически импотент и от этого очень страдает. Иногда он пытался доказать это ассистентке врача на медосмотре и поэтому еще получил пособие за «дурку»;

— как безработный — чистая и единственная правда. Толя был тунеядцем и работу считал унижением;

— и наконец, как многодетный отец и мать одновременно. В доказательство «привозной ариец», точнее, «ариец с Привоза», публично кормил некую девочку Сонечку грудью. То, что ребенку было чуть меньше шестнадцати, кое-кого смущало, но думать об этом «дойчам» было как-то не толерантно. Дети должны питаться в любом возрасте.

Ее первым мужчиной был Лейзер Вайсбейн, в миру — Леонид Утесов.

В 2000-м официальные немецкие негодяи засомневались в правдивости жития одессита и начали расследование. Но деньги платить продолжали. В 2013-м расследование подошло к концу, и стало ясно, что «херр» Кацман дурил бундесу голову больше сорока лет. «Кацман капут!» — сказали немцы и объяснили почему. Разведкой было установлено, что единственная связь Толика с Великой Отечественной вой-ной заключалась в том, что во время оккупации Одессы румынами бабушка Кацман два раза в год, первого мая и седьмого ноября, забесплатно спала с подпольщиками в знаменитых одесских катакомбах.

Перенесенная в детстве ангина на половую сферу «херра» Толика, как выяснилось, не повлияла, и количество сделанных им детей было огромно.

Никто и не скрывал, что дети Анатолия объединены в группе на фейсбуке под названием OFC: Our father is a Condom. С Сонечкой была вообще запутанная история. Во-первых, выяснилось, что она была не дочкой, а во-вторых, Толик ей грудь не давал, там было все по-другому, и за это сажают. А в-третьих, Соня ни с того ни с сего родила такого же лопоухого, как Толя. Пособие по безработице вывело налоговую Германии из себя окончательно. Выяснилось, что циничный обманщик всю сознательную жизнь спекулировал антикварным фуфлом, искренне считая, что на настоящих предметах гешефт не сделаешь, и налоги никогда не платил. «Истинные арийцы так не поступают!» — решили власти и, присмотревшись через сорок лет, с ужасом обнаружили, что Анатолий Кацман — еврей! Моему другу детства грозили тюрьма, лишение гражданства и многомиллионный штраф. Толик обиделся, обозвал всех антисемитами и уехал на следующую (после главной исторической) родину — в Москву. Здесь никого не интересовало этническое происхождение Кацмана, так же как элементы биографии и работы в подполье его бабушки Хаи, и то, что молодую жену Толика зовут опять-таки Соня, и почему их первенец Беня младше мамы всего на пятнадцать лет. Москва, в отличие от Берлина, была на редкость нелюбопытна.

Словом, лучшей мелодии, чем «поцоватый заяц», для звонка Толи Кацмана я найти не мог.

— Группенребе, привет! — услышал я знакомый голос. — Как поживает хений адвокатуры?

Я молчал как гефилте фиш об лед. Благо Толику можно не отвечать. Он всегда говорил с собой и иногда даже начинал спорить и покрикивать себе в ответ.

— Ты знаешь, где я? Так я тебе отвечу. Я в Тель-Авиве.

Безопасных стран для Толика осталось мало. Германия постаралась разослать его координаты по всей Европе. А вот обе родины, может, в пику немцам, Кацмана любили. Старые счеты…

— Ты мине очень нужен! Я тут при приличных лавэ. Шо такое недоверие в трубке уже? Мне нельзя разбогатеть без твоего разрешения? Высылаю тебе бизнес-класс на завтра. Но в самолете много не ешь. Тетя Роза — шоб она была жива и здорова — уже сегодня умрет, и завтра на поминках будет очень вкусно. Ты любишь шкварки и шашлык из гусиной печенки со штруделем и корицей? Ой, я тебя умоляю! Оставь свой холестерин на работе и прилетай. Нет, ты шо, не понял? Толик за все платит. Чус!

Я сидел в шоке, вросший в стул, совершенно онемевший, проглотив морской язык и жареные помидоры с салатом. От удивления я начал жевать что-то невкусное. Очнулся я, когда сосед по столу попытался достать из меня часть своей салфетки. Кого-то из нас двоих ему стало жалко. Запив салфетку граппой, я рассказал друзьям про тетю Кацман. Про Толика и так все всё знали.

Розочка была известнейшим в Одессе персонажем. Всю сознательную жизнь (после покупки диплома фельдшера) она проработала «мадам пи-пи». Сначала в туалете на Привозе, потом в лучших одесских ресторанах. Как сортирный работник, Роза Львовна зарабатывала очень серьезные деньги. Мой дедушка шутил, говоря, что Роза Кацман берет из туалета работу на дом, иначе объяснить такие заработки было нереально. Город сходил с ума, глядя на Розочкины бриллианты. Когда тетя возвращалась с работы, вид у нее действительно был серый и слегка ватерклозетный. Но в субботу!.. В субботу Роза одевалась так, что бульвары трогались мозгами и даже Дюк поворачивал голову ей вслед с пьедестала. Кроме того, она была на редкость красива и прекрасно сложена. Зеленые «висячие» глаза подчеркивали два огромных изумруда в еврейских ушах. Костюмы «Шанель» появлялись у нее раньше какого-нибудь захолустья типа Женевы. Советские моряки везли из загранки все лучшее только ей и брали новые заказы. От косметики и нижнего белья до вечерних платьев и перчаток. Всех членов семьи Кацман в приличные дома не пускали, но для Розы делали исключение. Она была замужем восемь раз, и семь мужей умерли почти своей смертью.

В конце восьмидесятых Розита Шмулейбовна, которая «для облегчения» стала Розой Львовной, приватизировала несколько важнейших «очков» в городе и избыток денег стала инвестировать в хай-тек.

Говорили, что ее первым мужчиной был Лейзер Иосифович Вайсбейн, в миру — народный артист СССР Леонид Утесов. Свечку никто не держал, но то, что они подкалывали друг друга всю жизнь, я помнил с детства. Леонид Осипович шутил, что никогда не встречал невинную девушку с таким опытом бытия и поэтому в темноте сначала подумал, что к нему прислали Розочкину учительницу географии, а бывшая школьница говорила, что к утру на пустом месте Леня мог бы что-нибудь спеть…

В девяносто пятом хозяйка всех туалетов сказала, что пора переселяться туда, где хорошая медицина. И эмигрировала в Израиль. Все было бы с Розой хорошо, если б не профессиональный жаргон, который она сохранила на всю жизнь. Но за ум и красоту хозяйке фаянсовой горы прощалось даже это.

Она полулежала, по-прежнему красивая, несмотря на возраст, и довольно презрительно смотрела на поднос с едой, стоящий перед ней, когда я входил в отдельную палату израильской больницы Шиба.

— Толя, освободи кабинку, мне нужно, — сказала Роза родственнику, увидев адвоката. — И пусть уберут этот ужас. Это рубленое шо-то, кажется, до меня уже ели.

Забрав обогнавшую время еду и покорно помахивая ушами, Анатоль оставил нас с тетей тет-а-тет. Тетя вздохнула.

— Шурик, я обожала твоих родителей, у меня были «ха-ха хи-хи» с обоими твоими дедушками. Я не хочу, чтобы мне было за тебя жарко на том свете, как за моего босяка Толю.

— Розита, дорогая! Что такого я сделал?

— Ничего. А то бы ты тут не стоял. Но у меня к тебе дело. Я дала Толику немного денег, чтобы не стыдно было лежать в больнице. На них он еще прислал тебе билет, который стоил столько, шо мы с доктором подумали: «Это всё...» Но я люблю тебя как родного и поэтому выжила. Я сейчас скажу за Толика и его брата. Если один — босяк, то второй – просто ходячее недоразумение. Но у них есть дети, и это все, шо у меня есть. Не считая денег, которые я в Израиле экономила как могла. Здесь же не как в Одессе. Здесь за все надо платить, и все дорого. Я даже воду спускала наполовину, так экономила, ты не поверишь. И теперь я скажу тебе пару слов за их детей. Я хочу оставить им гельд (на идише: деньги. — Прим. «Татлера»), но так, чтобы они получали всю жизнь понемногу, как я геморрой при советской власти. А то оставить деньги Толе с Фимой — это все равно что накормить унитаз икрой. Ты знаешь, что такое траст? Хотя кого я спрашиваю — лучшего адвоката и внука Рувы? Видишь, я плохею на глазах. Конечно, ты знаешь, что такое траст. Так вот, я хочу открыть один такой в Лихтенштейне, и это сделаешь ты. Но у меня наличные. Все поменяла по пятьсот евро, спасибо скажешь потом, это занимает мало места. Ты ведь меня и детей не обманешь? Сделай честное лицо, я тебя прошу. Чтобы я умерла спокойно.

Адвокат, гроза одних, спаситель других, коллекционер, гурман, дамский угодник. А с нашей легкой руки еще и писатель.

Я сделал честное лицо и спросил:

— А сколько денег?

— Пять миллионов евро. Все здесь, под кроватью, — ответила тетя Роза и, закрыв глаза, испустила дух…

Пришлось открыть окно. В палату ворвался жаркий израильский воздух. Будто поняв ситуацию, кондиционер заработал сильнее. На это мадам Кацман пукнула еще раз. Я взял с тумбочки део и побрызгал. Насколько я помнил, остальные дамы в семье Кацман пользовались вместо дезодоранта лаком для волос — так аристократичнее.

— Тетя, это сложная и опасная работа. Вывезти наличные деньги из Израиля совсем непросто. И как их ввезти в Швейцарию? А еще надо положить на счет в банке. А потом открыть траст. И сделать туда перевод. Сорок процентов. И то из уважения к «ха-ха хи-хи» с дедушками.

— Шурик! Ты шо, больной на голову? Или работал адвокатом на живодерне? Задуши лучше меня сразу! Два процента. Ну два с половиной! И то в память о дедушках, которые были моими первыми. Ты — «да» или будем говорить за попрощаться?

— Тетя Роза! Вы меня не поняли. Сорок процентов от общей суммы после всех транзакций ляжет на траст, и считайте, что это подарок. — Я хорошо знал эту семью и умел с ними разговаривать.

— Гитлер тебе тетя Роза! О чем вообще с тобой можно иметь дело?! Шо я еще сделала в жизни, шо ты стал таким перед Пасхой? Какой хороший был мальчик, когда тебе было пять лет. Зачем ты вырос?

— Тетя, вы хочите шо? А то я решил потеряться на пару часиков, — это в палату заглянул Анатолий. Он ждал, что может появиться в завещании, поэтому на всякий случай перешел на «вы» в знак уважения к возрасту и культуре одесского общения.

— Потеряйся! — сказала тетя. — И забери с собой этого секс-символа адвокатуры. Еще не разделся, а уже меня сношнул по самые бакенбарды.

Я встал и направился к двери.

— Сядь, бандит! Тебя никто не отпускал. Отработай хоть билет и гостиницу.

Через час мы обо всем договорились, расцеловались и начали считать купюры. К вечеру я попытался оторвать от пола чемодан, на котором спала «мадам пи-пи».

— Из тебя биндюжник, как из Билла Клинтона раввин! — заметила Роза Львовна, наблюдавшая за мной. — Возьми уже такси за свой счет раз в жизни.

Двое суток в Тель-Авиве ушло на то, чтобы по телефону организовать траст в горном княжестве, перебросить туда деньги с моего счета, получить первичные документы и принести их Розе в больницу. Срочность была необходима: за свои деньги тетя могла самому Тутанхамону прогрызть печень. Содержимое чемодана я положил в местную ячейку. Как перевести их из живого состояния в нормальное на мой счет, я приблизительно представлял. Толик звонил каждые пятнадцать минут днем и ночью с одним и тем же вопросом: «Тетя про меня не забыла?» В шаббат звонил еще чаще. Я отвечал честно, но уклончиво: «Жди приятного сюрприза и вообще будь к тете поласковей и как-то поближе, что ли».

«Можешь сделать фонд? Я тебе расскажу за доходность».

Оставив княжеские оригиналы, я улетел в Москву. Через две недели звонок:

— Это Роза. Меня выписали из больницы. Гуляю по набережной и записалась на танцы. А еще за мной ухаживает этот шлимазл (на идише: неудачник. — Прим. «Татлера») Толя. Еще пару дней, и этот ужас предложит мне интим. Что думаешь?

— Вы говорите, чтобы я ревновал? Соглашайтесь, тетя Роза. Тайна останется в семье. Или вы боитесь за свою дефлорацию?

— Ха! Не делай мне мозг. Просто у меня в жизни не было такого пожилого идиёта, как он. И в постели тоже. И кстати, привези обратно чемоданчик.

— Роза Львовна?!

— Испугался? Шо такое? Спусти воду, я пошутила. А вообще — приезжай немедленно. Стой там и слушай сюда, — тетя перешла на шепот. — У меня есть еще один. Такой же. И я уже знаю, шо делать. Будем инвестировать в спутниковую связь. Ты можешь сделать фонд? Я тебе расскажу за доходность. Билет купишь сам.

В ночь перед вылетом приехала Соня, жена Толика. До четырнадцати она жила в Одессе, а после — с Кацманом.

— Саша! Мне кажется, у моего мужа кто-то есть, и он мне изменяет. Вот уже больше месяца сидит в Израиле около этой старой грымзы и шлет мне эсэмэски, мол, скоро все будет. Я не верю, и у нас дети. Скажи правду. Даже если она страшная. И ей восемнадцать лет. Мне нужно знать.

От волнения Соня постоянно грызла мацу и ногти.

— Послушай, — ответил я, — стопроцентная гарантия: кроме родной тети, Толика в Израиле ни одна женщина не интересует. Он к ней слишком привязан. Успокойся.

Соня вздохнула и пошла вылавливать мелких кацманят, играющих в футбол моим коллекционным фарфором. Фарфор было жалко, но Кацманы были частью моего детства. Как и Толику, я должен был им все простить. А тетю Розу с чемоданами я практически уже любил. Конечно, не так, как мои дедушки, и не так, как ее племянник Толя, но все-таки...

Фото: иллюстрация: Екатерина Матвеева. фото: архив tatler