Почему светские люди не выпускают из рук телефон

Телеведущий С. напоминает мне работника заведения быстрого питания: как и у подавальщика в «Макдоналдсе», из уха С. торчит приспособление для связи с потусторонним миром. Продавцу котлет надо ретранслировать заказ на кухню, телеведущему — быть на волне. Оба торгуют скоропортящимся продуктом, только котлеты, даже из «Макдоналдса», менее вредны. Парни похожи на городских сумасшедших, увлеченно разговаривающих с собой. И ладно бы С. ходил со своим ретранслятором только по «Останкино», так нет, на журфиксы, званые обеды и презентации бесконечных собственных книжек тоже является в полном техническом облачении, разве что сзади, как в былые времена, радист с ранцем и антенной не семенит: вся техника помещается в кармане (там мобильный) и в ухе (там — все остальное).

Телефон перестал быть просто средством коммуникации или индикатором статуса (айфоны у всех одинаковые). Из технического устройства он превратился в отдел мозга наподобие мозжечка. Он отвечает за равновесие, за положение тела в обществе, и остаться без него даже на мгновение — это как после двух бутылок теплого пино-гриджо выйти на обледеневшее мраморное крыльцо ресторана: распластаться прилюдно, да еще и пересчитать головой ступени! Кому это надо, спрашивается?

Вот и получается, что все многообразие звуков, издаваемых природой, от Моцарта до звона бокалов, свелось ныне к сюите телефонных звонков (от старомодного протяжного «дзыынннь» до нового хита Леди Гаги). В кино, ресторане, на балу, церемонии, пасхальной службе, отпевании, за столом — везде одно и то же, везде «дзыынннь» или «Got each other and that’s funny, eh, eh...». И везде — никакого смущения, в лучшем случае — громкий, хорошо слышимый даже на третьем ярусе свистящий шепот: «Не могу говорить, я в кино (в Большом, в Малом, в Елоховской — подставить нужное)».

Нет, я понимаю, девушки по вызову отключаться не могут — иначе и вызова не случится. Но зачем телефоны на так называемом Венском балу так называемым вальсирующим (у них даже сумочек нет, только кавалеры) и почему у телеведущего С. эта штука должна торчать из уха? Понять не могу. Зачем, пробившись на ужин, надо сидеть за столом не с вилкой и светской улыбкой, а с трубкой? Не представляю! Как бриллианты на корпусе мобильного могут затмевать камни диадемы Chaumet? Не знаю. Почему в руке не хрустальный бокал, а трубка, пусть и щедро украшенная хрусталем Swarovski?

С помощью телефона многие маскируют одиночество — «шифруют пустоту», как сказал Михалков.

Объяснения не нахожу. Да и нет его, объяснения. Нынче даже на плохое воспитание пенять невозможно — вос­питания у большинства нет никакого, воспитатели с воспитуемыми общают­ся с помощью все тех же технических устройств: родители узнают детей исключительно по определяющему­ся номеру, а видят — в лучшем случае в скайпе, по вторникам и субботам, в раз и навсегда установленное время.

И вообще, приличия — это что? Рингтон бетховенская ода «К радости», а не ода «К моим разведенкам» Стаса Михайлова? Вибратор вместо виброзвонка? Прилюдный разго­вор не дольше пяти минут и без мата? Что вообще можно требовать от «малы­шек на миллион», если «родители на мил­лиард» не отлепляют от себя телефоны ни за столом, ни на балете, ни на вече­ринке у друзей по скважине?

Да, конечно, телефон — он не просто телефон, то есть средство связи, он еще и штука, с помощью которой можно, как говорит (и в телефон, и лично) Н. С. Михалков, «зашифровать пустоту». Вот приходит пустой человек, скажем, на ужин, садится за стол, к другим пус­тым, начинает вслушиваться в тот бред, что несется со всех сторон, и раз — за спа­сительный аппарат: почту проверять, текс­ты набивать, за курсом акций следить. Вроде как и отвлекать такого нельзя, человек делом занимается.

Вспоминается «В джазе только девуш­ки»: прибывающих на бандитский слет представителей Чикаго обыскивают и лишают автоматов, пистолетов, гранат и прочих стреляющих клюшек для гольфа. Вот так и нам надо: пришел на светскую конвенцию, премьеру, бал или что там еще, предъявил приглашение, вынул из уха наушник, оставил на входе айфон, айпод и айпад — и со свободными ушами и чи­стыми помыслами к остальным гостям. Вэлкам, что называется! И чтоб как в кино, обыск с пристрастием, чтобы никакой по­тайной аппарат не остался незамеченным, чтобы трели не взрывали дивный светский small talk и прочие обысканные не смотре­ли с завистью.

Рестораны и колонные залы надо объя­вить пространствами, свободными от теле­фонной связи. Можно же, говорят, ставить какие-­то экраны и блокировать волны — грубо, но эффективно. А еще — карман­ников нагонять: пускай шарят, вытаскива­ют гаджеты, выключают их и обратно по карманам рассовывают.

Автор этих строк много лет подрабаты­вал диктором — открывал и закрывал Московский фестиваль, раздавал призы и каждый раз перед очередной церемонией что есть сил в микрофон обращался к гостям с просьбой отключить телефоны и избавиться от жвачки (на телеэкране жующие челюсти — не комильфо). Думае­те, призывы кого­-то вразумили?

Да что говорить, если однажды благого­вейную тишину Большого зала консерва­тории нарушил сам министр культуры. На вечере памяти дирижера Николая Аносова чиновник произносил пламенную речь. И в самый драматичный момент раздался истошный вопль, многократно умножен­ный мощными микрофонами. Это верещал мобильник в кармане министра. Соколов попросил прощения: «Я просто не умею его выключать».

В общем, товарищи абоненты, будьте взаимно вежливы. А то действительно начнем обыскивать. Чтоб ни одна ложко­мойка с телефоном не прошмыгнула.

Фото: Getty Images