Как домашние животные помогают ребенку справиться с буллингом, – отрывок из автобиографии ветеринара-суперзвезды Ноэля Фицпатрика

В 2020 году в издательстве «Бомбора» вышла книга героя документального сериала на BBC, знаменитого ветеринара-хирурга Ноэля Фицпатрика. Tatler публикует отрывок из главы с говорящим названием «Друг детства и буллинг».
Как домашние животные помогают ребенку справиться с буллингом  отрывок из автобиографии ветеринарасуперзвезды Ноэля...

Когда мне было года четыре или лет пять, отец принес домой щенка овчарки. Я никогда не спрашивал, откуда он взялся, а теперь, когда отца уже нет, я не могу это узнать. Полагаю, что Пират, как мы его назвали, оказался у нас в результате одной из отцовских сделок с каким-то фермером. Он был удивительно жизнерадостным черно-белым пушистым сгустком восторга, который рикошетом летал по всей нашей ферме. Пасти овец его научил другой наш пес — овчарка Динги, а я научил Пирата обниматься и делился с ним своими секретами. Ему предстояла жизнь пастушьей собаки, и отец сразу же показал ему его место в этом мире. Но он втайне оставался моим приятелем и «доверенным лицом».

Пират жил в сарае для скота на заднем дворе. Отец говорил, что на его ферме никогда не будет животных, которые не отрабатывают свой хлеб. Считалось, что пастушья собака не будет хорошо выполнять свои обязанности, если не испытывает восторга, оказавшись в поле. Поэтому с самого первого дня Пирата постоянно держали на цепи в сарае и выпускали каждый день только тогда, когда приходило время отправляться на работу. Впрочем, поскольку отец работал всегда, Пират большую часть времени проводил с овцами или разъезжал с отцом по всей территории фермы, сидя на заднем сиденье джипа.

В детстве я разговаривал со всеми животными на ферме — с кошкой и котятами, телятами и ягнятами, с малиновкой на каштане. Ягнята и телята были более разговорчивыми, чем Пират, зато пес отлично умел слушать. Я часто пробирался в сарай и сидел, обнимая его и бесконечно с ним болтая. Пират был моим лучшим другом. Я доверял ему все свои секреты, делился страхами, надеждами и желаниями. Он знал не только о том, что меня несправедливо наказали в школе, но и обо всех мечтах и выдуманных приключениях. Сидя с ним в сарае, я рассматривал свои комиксы и погружался вместе с их героями в новые фантазии. Тогда я еще не подозревал, что практически ничего не знаю о большом мире. Я был простодушен и бесхитростен. Но счастье мое внезапно оборвалось.

Наступило 1 сентября 1980 года, понедельник. Мне исполнилось двенадцать лет, и этот день стал моим первым днем в Школе братьев-патрикианцев в Баллифине. Одетый в новую форму — серые брюки, рубашку и пуловер с V-образным вырезом, я подкатил на велосипеде к зловещему особняку внушительного вида в георгианском стиле, который некогда принадлежал аристократическому роду и в котором теперь располагалось общество братьев-патрикианцев. При виде больших колонн и портика с гербом и надписью Vincit Veritas — «правда восторжествует» — меня охватила дрожь.

Охваченный толкотней и суматохой первого школьного дня в группе незнакомых ребят, я поставил велосипед в ангар, куда мне указали, и пошел через центральный двор к учебному блоку. В течение последующих пяти лет этот ежедневный путь стал бесконечной тропой одиночества, наполненной шумом и гамом мальчишек, с которыми у меня не было ничего общего. Я чувствовал себя пришельцем с другой планеты, попавшим сюда прямо из уютного кокона фермы. Каждой частичкой своего тела я ощущал, что этот чуждый мне мир станет для меня миром страданий — настоящим адом на земле.

Никаких вступительных экзаменов не было, потому что министерство образования требовало, чтобы колледж набирал определенное количество местных мальчиков, а также тех, кто приезжал со всех концов Ирландии и жил в интернате. Мальчишкам из больших ирландских городов — Дублина, Корка, Лимерика, Голуэя — сразу было ясно, что я не их поля ягода, для них я был «калчи» — деревенщиной, коим по сути и являлся. Очень скоро стало очевидно, что в начальной школе меня ничему толком не научили: я плохо умножал и вычитал, отвратительно писал и не имел ни малейшего представления о большинстве предметов, включенных в мой учебный план. Единственный знакомый мальчик учился в 1-м «А» классе, я же был в 1-м «Б», где почти все были городскими. Они сразу же почувствовали, что я другой — тихий, замкнутый, растерянный и беззащитный, — а стало быть, уязвимый. Я казался мелкой рыбешкой в бассейне с акулами. Все они читали, писали и считали лучше меня, знали, что такое физика, химия и биология, а некоторые даже целовались с девчонками! О подобном я и представления не имел, и это меня очень травмировало.

В первый же день я вернулся домой, побежал к Пирату и долго сидел в сарае, обнимая его и проливая горькие слезы до полного изнеможения. А он тыкался носом мне в лицо, слизывал мои слезы и смотрел на меня большими черными глазами, в которых я искал спасения.

Пират был единственным существом на земле, которому я мог довериться. У меня не было друга-человека.

Старший брат и сестры покинули родное гнездо, а с мамой и папой я поговорить не мог, потому что так заведено на ферме — каждый должен сам уметь справляться со своими проблемами. Мне было стыдно, как будто я был в чем-то виноват. Наверное, с мамой и папой все же можно было поговорить, но я не знал, как это сделать. Я никого не упрекаю — просто по-другому мы жить не умели.

Так что в тот вечер, обняв Пирата, я так и просидел с ним допоздна, всматриваясь в темноту наступающей ночи. Дело в том, что Пират меня понимал, ведь он тоже жил в относительном одиночестве, сидя на цепи в своем сарае. Мы с ним были родственными душами, непонятыми, стремящимися вырваться на волю. И у каждого из нас была своя цепь, только у него физическая, а у меня ментальная — отчаяние из-за глубокого чувства собственной неполноценности, которое с того времени будет преследовать меня всю жизнь. Я не знал, как мне это преодолеть. Я ощущал себя ни на что не способным тупицей, у которого никогда ничего не получится. В общем, я был неудачником и знал об этом. Так мы оба и сидели, глядя во двор, каждый со своей цепью на шее.

С этого дня я встал перед выбором: либо я должен день и ночь учиться, чтобы когда-нибудь поступить в ветеринарную школу, либо смириться с собственной никчемностью. Откровенно говоря, мне было очень непросто. Мальчишки в классе быстро поняли, что я «зубрила», и начали дразнить меня за то, что я старался изо всех сил, задавал учителям вопросы, чтобы не только сравняться по уровню знаний с остальными, но и превзойти их.

Тогда я не знал, что такое буллинг. Началось все с «клиньев». Так назывался жестокий и болезненный прием, когда трусы натягивают так резко и сильно, что они врезаются между ягодиц. Затем в обеденное время мне стали устраивать настоящее чистилище, бросая меня в карьер, в котором была свалка отходов с местной фермы. В результате я постоянно был покрыт каким-то дерьмом. Помню, как однажды я вернулся в класс особенно сильно избитым и вывалянным в грязи. Четверо мальчишек схватили меня за руки и за ноги и, подбрасывая в воздух, стали наносить удары, а пятый так лупил меня кулаком в живот, что я подпрыгивал. Когда в класс вошел учитель, они попросту уронили меня на пол, словно камень. До сих пор помню, с каким презрением сверху вниз смотрел на меня учитель. «Ноллэйг Мак-Гилла Фадрэйг, прекрати дурачиться и садись за парту», — сухо произнес он. Так я и сделал. Когда сегодня я слышу ирландскую версию моего имени, этот школьный кошмар тут же встает перед глазами.

С самого начала учебы в колледже Баллифина меня называли на гэльский манер Ноллэйгом. Так называл меня и учитель латыни мистер Канти. Латынь давалась мне легко, мне нравилась структура этого языка. И я всегда хотел, чтобы мистер Канти мной гордился. Я даже не догадывался, что он действительно втайне гордился мной, пока случайно не услышал об этом по прошествии многих лет. Он отличался от многих других, потому что понимал мою чувствительную натуру. Подозреваю, что он и сам был столь же ранимым. Много лет спустя я узнал, что он покончил с собой, и это меня потрясло и глубоко опечалило — большая потеря для человечества. Жизнь порой бывает слишком тяжела для чувствительных людей. Мне и самому часто казалось, что она невыносима.

Издевательства надо мной продолжались. Кто-то забрался на чердак над классной комнатой и в течение всего урока капал мне на голову чернилами. Я боялся пошевелиться. Если бы я пожаловался, мне досталось бы еще сильнее. Как-то раз мои мучители не удовлетворились обеденным избиением. Когда я зашел в ангар за велосипедом, чтобы ехать домой, на меня набросились сразу трое. Они порвали мой пиджак, отобрали мой кожаный портфель, вывалили все его содержимое на землю и, зная, что я брошу велосипед, чтобы спасти любимые книжки, стали перебрасывать их друг другу. Потом они схватили мой велосипед и спустили его вниз с холма к решеткам для скота. Вдоль дороги лежали крупные решетки, чтобы скот не уходил с полей: коровы и овцы просто не решались наступать на эти решетки, боясь, что копыта застрянут в них. Хулиганы побежали следом, визжа от смеха. Они заклинили колеса велосипеда в решетке и принялись его раскачивать, пока колеса не оторвались. И какое-то время после этого мне приходилось обходиться без велосипеда.

Постепенно я привык к издевательствам и побоям. Но после того как я показал, что могу выдерживать физическое насилие, некоторые попытались воздействовать на мой разум и сердце. Психические и эмоциональные мучения были для меня намного тяжелее. К несчастью, до них вскоре дошло, что подобные пытки куда проще в исполнении, но могут привести к гораздо более серьезному результату. Я никогда еще не видел фильмы ужасов.

Узнав об этом, они поймали меня, прижали к парте и, не давая закрыть глаза, заставили смотреть украденную где-то кассету с фильмом Стивена Кинга «Дети кукурузы». Это нанесло мне ужасную душевную травму.

Но со временем и эти мучения стали привычными. Тогда они придумали то, что было для меня самым невыносимым. Они знали, что единственные материальные вещи, которыми я дорожил, — это мои учебники и тетради, и стали ждать удобного момента. В тот день нам было велено на время обеда оставить свои портфели в классе. Хулиганы вернулись раньше меня, сунули мне в портфель бутылку молока и примостили его на дверь класса. Я вошел, портфель упал мне на голову, и молоко залило мои драгоценные книги и тетради. Весь класс так и покатился со смеху. Я был потрясен и просто раздавлен. Месяцами я тщательно вычерчивал графики и записывал мельчайшие подробности в тетрадях. Я отчаянно пытался вытащить их из лужи молока, стараясь сдержать слезы. Я был так подавлен, что даже не усмотрел иронии в том, что плакал над пролитым молоком.

Я весь вечер сидел дома, обнимая Пирата в темном затхлом сарае. В те ужасные годы я часто плакал по ночам, но тот вечер выдался особенно тяжелым. Я не мог больше это выносить, мне просто жить не хотелось. Я закрыл глаза, чтобы заглушить боль, а Пират слизывал слезы с моих щек.

Фото: Архивы пресс-служб.