Моника Левински: первое интервью после 10 лет молчания

Оральный секс с президентом лишил Монику Левински голоса на долгие десять лет. Отчаявшись найти работу, завести семью и отмыться от злосчастной славы, бывшая любовница Билла Клинтона произносит пылкую речь в защиту униженных и оскорбленных.

«Каково это — быть королевой минета?» По залу прокатилась волна изумленных вздохов и нервных смешков. Люди – их лица сливались в один пестрый фон – кричали: «Не отвечайте!» Шел 2001 год. Я сидела на пресс-конференции после показа документального фильма канала HBO. Картину «Моника в черном и белом» сняли обо мне. Сотни зрителей, разинув рты, гадали, хватит ли у меня смелости ответить на дерзкий вопрос. «Это больно и оскорбительно, — заговорила я, попытавшись прийти в себя. — А моим родителям еще больнее, чем мне. Не понимаю, почему эту историю сводят к оральному сексу. Просто не понимаю. У нас с президентом были отношения, любовный роман. Но вас интересует исключительно минет, что подтверждает: наш мир — это мир шовинистов». Зрители засмеялись. Я посмотрела на ухмыляющегося парня, задавшего вопрос.

«Наверное, вы ожидали более эффектного ответа, — закончила я. А через несколько секунд добавила: — Ваш вопрос обойдется мне в еще один год психотерапии». Я согласилась присутствовать на конференции не для того, чтобы поговорить о сексе. В ходе расследования скандала с моим участием было поднято много политических и юридических вопросов. Но самые важные остались за кадром. Обществу оказались безразличны такие проблемы, как бесцеремонное вторжение в частную жизнь, дискриминация по половому признаку, банальное нарушение прав человека. Например, права родителей и детей не давать показания друг против друга.

Я думала, что меня защитят. Ох, как наивна я была!

«Снявшись в документалке, ты сама подписалась на очередное публичное унижение», — пожмете плечами вы. Или решите, что я настолько привыкла к унижениям, что они меня уже не трогают. Действительно, вопрос о королеве минета — ничто по сравнению с отчетом независимого прокурора Кеннета Старра. Документ в четыреста пятьдесят пять страниц имеет увлекательный раздел о моей сексуальной жизни с расшифровками самых личных аудиозаписей. Тем не менее вопрос о минете, который не вырезали из эфира и показали в 2002 году по каналу HBO, я не могла стереть из памяти еще много-много лет. С грубостью я сталкивалась неоднократно, но еще ни разу мне не хамили в глаза. Королева минета стало моим прозвищем, настоящим клеймом. Избавиться от него было очень непросто.

А если бы тогда, в 2002 году, существовали соцсети?.. Видео с конференции сразу запостили бы в Twitter, YouTube, Facebook, TMZ, Gawker. На Tumblr оно получило бы статус мема. К счастью, звездой интернета я не стала. Хотя и сейчас, спустя двенадцать лет, вы можете пересматривать трансляцию на YouTube хоть каждый день. Правда, я искренне надеюсь, что у вас найдутся более увлекательные занятия.

Я не единственная, кто столкнулся с публичным унижением. В интернете и не только бал правят сплетни, манипуляции и ложь. Наша культура оправдывает и даже поощряет смакование чужих страданий. Мы чествуем тех, кто унижает других: от папарацци, блогеров и телевизионных юмористов до хакеров и сетевых пиратов, наживающихся на незаконном видео. Интернет подарил миру возможность оскорблять легко, быстро, анонимно и на безопасном расстоянии от собеседника. Поразительно, с какой легкостью мы приняли новый тренд.

Я живу с ощущением, что каждый щелчок по ссылке на YouTube — очередной гвоздь в крышку гроба, где покоится моя хорошая репутация. Как меня только не называли! «Американская королева минета», «эта практикантка», «эта стерва». И, цитируя нашего сорок второго президента, «эта женщина». Вы удивитесь, но я — личность.

В 1998 году, когда мир узнал о моем романе с Биллом Клинтоном, на всей планете не было человека, более раздавленного и уничтоженного, чем я. Что же я делала после череды унизительных судебных разбирательств? Отвечаю. В течение нескольких лет пыталась заниматься производством модных аксессуаров, участвовала в медийных проектах, включая «Монику в черном и белом». Затем — пряталась в тени, потому что любая попытка дать интервью оборачивалась потоком грязи. Обвинения в желании нажиться на дурном реноме сыпались на меня градом. Очевидно, другим можно было говорить обо мне, а вот мне о себе — нет. За интервью предлагали огромные суммы. Я могла заработать на них более десяти миллионов долларов. Но я отказывала журналистам из этических и моральных соображений. Со временем общественный интерес ко мне уменьшился — но не исчез.

Я наблюдала за жизнью друзей. Они женились, рожали детей, получали ученые степени, женились повторно, снова рожали... Я решила изменить жизнь и поступила в магистратуру. Уехала учиться в Англию — подальше от газетчиков. Профессора и студенты Лондонской школы экономики оказались чудесными людьми — они отнеслись ко мне с уважением. Там меня почти никто не узнавал — возможно, потому что все время я проводила в аудиториях и библиотеке. В 2006 году получила степень магистра социальной психологии. Моя диссертация исследовала проблему предвзятого отношения к участникам суда и называлась «В поисках беспристрастного присяжного заседателя: оглашение данных следствия до начала судебного разбирательства, или Эффект третьего лица». Я шутила, что сменила синее платье на синий чулок, и очень надеялась, что новая степень станет для меня пропуском в новую, нормальную жизнь.

Я начала проходить собеседования в Лос-Анджелесе, Нью-Йорке и Портленде на самые разные должности — от специалиста по креативным коммуникациям до бренд-менеджера, — всячески подчеркивая свое желание заниматься благотворительными проектами. Но из-за того, что потенциальные работодатели тактично называли моей «историей», я «не подошла» ни для одной работы. В некоторых случаях работодателей можно было понять. Например, как-то мне сказали: «Вы знаете, что должны будете присутствовать на важных мероприятиях, куда приходят журналисты?» К прессе мне выходить, что уж тут скажешь, нельзя.

Одно многообещающее собеседование во время президентской предвыборной гонки 2008 года приняло интересный оборот. «Понимаете ли, Моника, — сказал интервьюер. — Вы яркая и способная молодая женщина. Но наша компания крепко сидит на госфинансировании. Взять вас — шаг крайне рискованный. Сперва мы хотели бы получить письмо от Клинтонов, подтверждающее, что денежный поток не иссякнет, ведь существует вероятность, что следующим президентом станет миссис Клинтон». Я через силу улыбнулась и ответила: «Понимаю».

Еще одна типичная ситуация: вхожу в элегантную приемную пижонского, но престижного рекламного агентства в моем родном Лос-Анджелесе. На губах — фирменная улыбка «я дружелюбна, а не высокомерна». «Добрый день, я — Моника Левински, у меня назначена встреча с такой-то». Хипстерские очки в черной оправе сами по себе лезут двадцатилетней ресепшеонистке на лоб: «Моника... какая?!» Прежде чем я успеваю ответить, вбегает еще одна двадцатилетка в джинсах скинни, клетчатой рубашке и галстуке-бабочке и объявляет громко, как мажордом: «Мисс Левински, мы рады вас видеть. Я сообщу о вашем приходе. Соевый латте? Зеленый чай? Вода?» Я оказываюсь за небольшим круглым столом лицом к лицу с директором по стратегическому планированию. Она все время морщится — не очень хороший признак. Я стараюсь не волноваться. Замечаю, что она уже не просто морщится, а чуть ли не трясется. Что это? У нее на лбу испарина? Меня пронзает внезапная мысль: «Она нервничает, причем так, что у нее скоро начнется нервный тик». На собеседованиях мне приходилось сталкиваться с разнообразнейшими реакциями. Оказывается, сидеть напротив «этой женщины» весьма волнительно. Надо ли говорить, что должность я так и не получила.

Мне пришлось смириться с тем, что нормальная работа — не для меня. Некоторое время я занималась собственными проектами, иногда — стартапами, в которые меня приглашали, а иногда просто сидела без работы, одалживая деньги у родственников и друзей.

В сентябре 2010 года я разговаривала по телефону с мамой; мы обсуждали трагическую смерть Тайлера Клементи. Тайлер был студентом-первокурсником Ратгерского университета, которого тайком сняли на веб-камеру: он целовался с мужчиной. Через несколько дней после того, как видео было выложено в соцсеть, Тайлер покончил с собой, бросившись с моста Джорджа Вашингтона.

Мама рыдала. Всхлипывая, она повторяла снова и снова: «Бедные его родители... Что они сейчас чувствуют?» Конечно, трагическая история тронула и меня тоже. Но все же я не могла понять, почему мама расстроилась так сильно. Теперь понимаю: она вспомнила 1998 год, когда не отходила от меня ни на шаг и ночи напролет сидела около моей кровати в страхе, что я могу покончить с собой. Издевательства и насмешки, обрушившиеся на меня, заставили ее не на шутку испугаться, что дочь затравят до смерти. На самом деле я ни разу не пыталась совершить самоубийство, хотя мысли об этом неоднократно возникали в моей голове во время расследования и несколько раз позже.

Я не дерзну сравнивать свою историю с историей Тайлера Клементи. Мой позор был следствием связи с известным политиком, то есть следствием моей собственной ошибки. Но тогда, ощутив всю глубину маминого горя, я поняла, что хотела бы поговорить с Тайлером. Я рассказала бы ему о том, как любовь, моя сексуальная жизнь, самые интимные моменты и самые трепетные тайны были выставлены напоказ. Шепнула бы, что отлично представляю, каково это — когда тебя буквально раздевают на глазах у целого мира. И что можно — и нужно! — переступить и просто жить дальше.

В свете трагедии Клементи мои собственные страдания обрели новый смысл. Я подумала, что, возможно, могла бы помогать другим — тем, кто, как я, подвергся унижению. Задумалась над тем, как извлечь из прошлого пользу. Вспомнила строчки Элиота: «Осмелюсь ли я потревожить мироздание?»

За десять лет добровольной изоляции обо мне время от времени вспоминали, и почти всегда это было связано с Клинтонами. Например, в январе и феврале этого года Рэнд Пол, сенатор от штата Кентукки и возможный кандидат в президенты на выборах 2016 года, активно мусолил мое имя в прессе. В частности, он заявил, что Билл Клинтон совершил акт насилия на рабочем месте и вел себя как животное с двадцатилетней девушкой, только окончившей колледж. Да, мой начальник мной воспользовался, но я всегда твердила, что отдалась ему добровольно. Насилие случилось позже, когда меня сделали козлом — точнее, козой — отпущения.

Хорошо это или плохо, но я обречена на известность. Каждый день меня кто-то узнает. Каждый божий день! К счастью, подавляющее большинство незнакомцев, пытающихся со мной заговорить, дружелюбны и вежливы. Каждый день кто-то упоминает меня в Twitter или другом блоге, каждый день мое имя встречается в газетных статьях. Майли Сайрус изображает меня в своем шоу, демонстрируя тверкинг — подчеркнуто сексуальный танец — с фигурой Билла Клинтона из папье-маше, Эминем читает про меня рэп, а Бейонсе посвящает один из последних хитов. Спасибо, Бейонсе. Но, если уж быть точной, ты должна была спеть: He Bill Clinton'd all on my gown («Ты кончил на мое платье, как Билл Клинтон»), а не «как Моника Левински».

Вот типичная зарисовочка из моей жизни. С утра пораньше звонит телефон. На проводе — консьерж моего нью-йоркского дома. Я вскрикиваю: «Что? Опять?» Папарацци кружат у подъезда, словно стая голодных птиц. Неспроста! Включаю компьютер и гуглю свое имя. Сердце падает: в новостях просто лавина смачных заголовков с фамилией Левински. А значит, абсолютно все планы на сегодня придется отменить. Стоит выйти из дома и попасть в объективы фотокамер — прохода уже не дадут. Вот она, новость дня: проныры-журналисты откопали в архиве Арканзасского университета письма Дианы Блэр, ближайшей подруги Хиллари Клинтон. В некоторых из них цитируются высказывания бывшей первой леди обо мне. Оказывается, Хиллари называла измену мужа «непростительной ошибкой», но хвалила его за попытку «порвать с этой самовлюбленной чокнутой пустышкой». Моей первой мыслью было: «Если это ее худшие слова обо мне, то я дешево отделалась». Миссис Клинтон призналась Блэр, что в какой-то степени винила себя в измене мужа: «Я была с ним эмоционально холодна». «Непростительную ошибку» Билла она все же простила.

Друзья позвонили, чтобы меня поддержать. Они слегка сняли напряжение добродушными шутками: «Так что, теперь твои инициалы С.Ч.П. — самовлюбленная чокнутая пустышка?» Бывшую первую леди мне даже стало немного жаль. Я прекрасно знаю, как это противно, когда доверительный разговор с подругой растаскивают на вырванные из контекста цитаты. Но... Самовлюбленная? Чокнутая? Она это серьезно?

Когда моя подруга Линда Трипп рассказала прокурору Кеннету Старру о моем романе с президентом, за пять дней до разразившегося скандала сотрудники ФБР провели со мной беседу. Шестнадцатого января 1998 года меня, двадцатичетырехлетнюю девушку, допрашивала в гостиничном номере целая толпа следователей, действовавших по распоряжению Старра. Они не разрешали связаться с адвокатом и угрожали тюремным сроком, если я буду отрицать связь с Клинтоном под присягой. Мне посулили судебную неприкосновенность в обмен на согласие записывать звонки и носить микрофон при встречах с советниками президента и, возможно, с ним самим. Я отказалась. Да, я доверилась Линде Трипп и невольно совершила предательство. Но это — это было бы предательством сознательным, настоящим. Я не могла этого сделать. Возможно, я слишком храбрая или слишком глупая, но никак не самовлюбленная и не чокнутая.

Мне отчаянно хотелось почувствовать хоть капельку понимания со стороны феминисток. Такую, знаете, женскую поддержку. Но ее не было и нет! В моей истории — все, что может привлечь внимание защитниц прав женщин. Секс с начальником на рабочем месте, например. Но феминистки безмолвствовали. Еще бы! Билл Клинтон был крайне лояльным к их движению президентом.

Хотя несколько феминисток все-таки высказались по теме на коктейльной вечеринке в манхэттенском ресторане La Bernardin. На том «девичнике», устроенном газетой New York Observer, были современные Клары Цеткин и Розы Люксембург: писательницы Эрика Джонг, Нэнси Фрайдэй, Кэти Ройфи и Элизабет Бенедикт, сценарист телешоу Saturday Night Live Патриция Маркс, редактор интернет-журнала Word Мариса Боу, модельер Николь Миллер, бывшая доминатрикс Сюзан Шеллогг. Хозяйка вечеринки — совладелица Le Bernardin Мэги Ле Коз. Собрался весь этот цвет феминизма специально для обсуждения истории с моим участием, а репортерша New York Observer протоколировала «заседание».

Слышали бы вы ту злобную болтовню! Все, что говорили лидеры движения, было просто-напросто антиженским. Чего стоит одна только шутка про то, что после скандала мне светит лишь одна работа — сдавать в аренду рот. Меня просто втоптали в грязь.

Я глубоко сожалею о том, что произошло между мной и Биллом Клинтоном. Позвольте повторить. Я. Глубоко. Сожалею. Случилась, по крайней мере с моей стороны, искренняя привязанность с эмоциональной близостью, редкими встречами, планами и обменом подарками. В свои двадцать с небольшим я была слишком молода, чтобы сознавать возможные последствия и понимать, что меня принесут в жертву. Сейчас я оглядываюсь назад и поражаюсь: о чем только я... О чем только мы думали? Мне бы очень хотелось перемотать кассету назад.

Как многие американцы, я переживаю за Хиллари Клинтон. Что будет, если она решит баллотироваться на пост президента в 2016 году? А если победит? А если останется на второй срок? Мне крайне интересно, сможет ли первая женщина в Белом доме разделить политическое и личное. Я боюсь нового витка газетных скандалов. Мне становится страшно от мысли об очередном сезоне охоты папарацци, о новых статьях на тему «Где она сейчас?» и свежих упоминаниях на телеканале Fox News.

Начинает казаться, что планировать жизнь совершенно бесполезно, ведь она крепко связана с политической обстановкой. В 2008 году, когда Хиллари впервые выдвигалась на пост президента, я была вынуждена стать отшельницей. Да и в 2012-м пришлось отложить несколько медийных проектов до окончания выборов. В итоге они были отменены — один за другим. И вовсе не потому, что мне предложили двенадцать миллионов долларов за книгу с «клубничкой», как уверяли журналисты. Слухи, что Клинтоны от меня откупились, тоже полнейшая ложь. Я так боюсь снова оказаться в центре внимания, если Хиллари решит участвовать в президентской гонке. Что же мне, задвинуть в сторону собственную жизнь на очередные восемь или десять лет?

Я молчала десять лет. И заговорила, потому что пришло время. В прошлом году мне исполнилось сорок: давно пора перестать жить прошлым и беспокоиться о будущем чужих мне людей. Я хочу, чтобы у моей истории был другой финал. Я решила выйти из тени, взять ситуацию в свои руки и наполнить смыслом собственную жизнь. Чего мне это будет стоить, мы скоро узнаем. Что бы ни писали в газетах, я не вступаю на тропу войны с семейством Клинтон. Они живут своей жизнью, играют в свои политические игры. Я не желаю им зла. И прекрасно понимаю, что на самом-то деле им нет до меня никакого дела. Меня волнуют другие вопросы. До какой степени правительству позволено вторгаться в наши спальни? Как защититься от спецслужб и ограничить доступ к личной информации? И самый важный вопрос: как справиться с травлей в интернете? Моя нынешняя цель — помочь жертвам сетевых издевательств и привлечь внимание СМИ к этой сфере.

Когда о связи с президентом стало известно, в Белом доме меня назвали и неуравновешенной преследовательницей, и тупой шлюхой, и невинной жертвой. Представители администрации Клинтона, подчиненные прокурора, политики и журналисты — только ленивый не поставил на мне клеймо. Я стала холстом, на котором самовыражались другие люди, выплескивая свое отношение к женщинам, сексу, супружеской неверности, политике и физическому несовершенству.

И я позволяла им это делать. Не имея мало-мальского жизненного опыта, очень сложно понять, кто ты на самом деле. А когда плохо знаешь себя, веришь в образ, нарисованный окружающими. Именно поэтому я так сочувствую молодым людям, ставшим объектами сетевой травли. Я изо всех сил искала себя, вела многочасовые беседы с психотерапевтами, пыталась нащупать собственный путь. И все равно была заклейменной. Хватит! Пришло время запихнуть синее платье в глухой шкаф и жить дальше.