«Телефонный номер Марины оказался вне зоны доступа не только для меня, но и вообще для всех. Потому что она пропала — словно и не было ее вовсе». Как и прототип из книги Андрея Малахова «Мои любимые блондинки», Марина Кузьмина исчезла со столичных радаров в одночасье, неожиданно. Промелькнула феерической бриллиантовой кометой, разошлась на байки и цитаты и... нет ее. В светской летописи Москвы середины двухтысячных остались кружевные, не сковывающие умопомрачительных форм хозяйки платья, красные меховые шапки, роман с главным народным телеведущим, тесная дружба с Дольче и Габбана, ночные загулы — по-русски, как в последний раз (мало кто из участников этих увеселительных мероприятий знал, что в девять утра Марина, причесанная и затянутая в строгий костюм, как ни в чем не бывало вела переговоры), ореол таинственных сплетен — от «муж оставил наследство» и «бывшая подруга колумбийского наркобарона» до «у нее алмазные копи в Африке». И глаза — грустные глаза женщины-фейерверка, которая всеми силами пытается себя зажечь, заглушить скуку и внутреннюю пустоту, сделать вид, что ее новые светские обязанности и друзья — страшно важно и ответственно, хотя в душе вся эта «ветошь карнавала» ее нисколечко не трогает.
И вот передо мной Марина. Живее всех живых. Загорелая, с натуральным волнистым каре, почти без макияжа, в белом спортивном, чуть выше колен, платье. Босая. Я тоже снимаю кроссовки — гостям не позволено заходить в этот новый, идеально срежиссированный дом в обуви. Должно быть, столь же придирчиво и скрупулезно Марина пускает прошлое в свою новую жизнь, где главное — не мощнейший металлургический бизнес, а хрупкая дочь. Пятнадцатилетняя Арина, изящная светловолосая красавица с прозрачными голубыми глазами, бесконечными ногами и тончайшими запястьями, заваривает нам чай. «Да, мама, хорошо, мама», — она говорит тихо, спокойно, без развязности и с большим почтением, которое не часто встретишь в отношениях современных мам и дочерей.
Новый дом Кузьминых расположен на месте старого – в рублевском поселке Николино. И вот тут требуется пояснение: «старый» дом, на который Марина потратила четыре года жизни, баснословное количество денег, уйму своих сил и нервов соседей (ох, как горько жаловались они на эту «странную женщину, которая то в Японии, то в Корее, а потом приезжает и все переделывает»), прослужил ей лишь два года. Едва ли не единственный в России конца прошлого века дом, построенный в лучших традициях современной архитектуры, с первым в истории подмосковного частного домостроения подземным гаражом, c антрацитовым мрамором черновой стороной наружу, триумфально появился на страницах русского AD. А потом... В один прекрасный день, летом 2007 года, «приехала большая машина с такой штукой, похожей на ножницы, и в одночасье не стало дома, и будто всей прежней жизни тоже не стало. Просто уже через год после переезда мы поняли, что дом маловат. Арине исполнилось пять лет, ей требовалось свое пространство, а у нас даже не было деления на комнаты — только пара спален с ванными, все остальное — открытое помещение», — рассказывает Марина.
Конечно, перед сносом к старому, впавшему в немилость дому мгновенно выстроилась очередь покупателей, и хозяйка с немецким архитектором Питером Фарренкопфом (давний знакомый, он все-таки рискнул сделать проект по казавшимся безумными рисункам) объездили все Подмосковье в поисках идеального участка. Но, что совсем неудивительно, для Кузьминой ничего лучше ее собственных пятидесяти соток, уходящих прямо в лес, не нашлось. Дом-таки снесли, и соседи второй раз покрутили у виска.
«Новую коробку из немецкого клееного бруса мы возвели быстро — за три месяца. Трудности начались с инженерных систем — чтобы ввезти их легально, легче открыть свою таможенную компанию. К тому же мы купили в Лаосе партию дикого тика для отделки дома. Тик два года сушился в Сингапуре, потом поехал в Голландию на деревообрабатывающую фабрику, оттуда в Бельгию, где его покрывали маслом». И в этом кругосветном, абсолютно в духе Жюля Верна, путешествии — вся Марина. Ибо, если она что-то для себя решила, добьется, даже если придется проплыть двадцать тысяч лье под водой.
«Первые два года моим приоритетом был все-таки бизнес, а не стройка. Но что происходило? Приезжает компания, специализирующаяся на лестницах. Лестница нереальная, однако, когда ее заносят в дом, походя рушат все остальное. Адекватные вроде бы люди, но ничего, кроме своей работы, не видят. И так постоянно. Два года я оплачивала иностранным рабочим перелеты, отели, оформляла визы, все были счастливы, и... Ничего не двигалось с места. Я поняла, что мой ребенок скоро окончит школу, уедет учиться, и этот дом вообще окажется никому не нужен. И тогда я отодвинула бизнес. И стала прорабом».
В доме нет ни одного случайного предмета. Например, гигантский стол в столовой сделан из продольного распила японского клена, за которым три раза летали на семейную фабрику Джорджа Накашимы в город Такамацу. Там, на юге Японии, никто не мог поверить, что гости прилетели из России и не привезли с собой медведя. И этот кусок год (!) вручную шлифовали и покрывали лаком. На заднем дворе фабрики нашли корень того же дерева и вынудили сделать журнальный «столик» весом в четыреста килограммов. Обивку для мягкой мебели шили из ткани для кимоно борцов сумо (итальянская текстильная промышленность в Маринином непростом случае оказалась бессильна). Бронзовый камин не единожды переделывали – «именитый скульптор вылепил по центру грузинский кувшин, яблоки, виноград, но мы велели все это убрать: просто лейте металл — пусть застывает»... Ей ли, с ее четвертью века в металлургическом бизнесе, не разбираться в литье? А потом, не добившись цвета, надели респираторы и сами шлифовали камин все выходные.
Есть здесь фантастическая, тончайшего рисунка японская ширма XIX века, купленная в Гонконге на антикварном аукционе — архитектура гостиной, в общем-то, закручена вокруг нее. А еще кровати с матрасом три на три метра (хочешь — ложись вдоль, хочешь — поперек) — ни одна фабрика мира не бралась произвести столь непростительно вольготные матрасы, но Кузьмина снова уложила мебельных аскетов на лопатки, отправившись в самую северную точку Скандинавии.
— Я представляю, сколько интересного за это время вам пришлось выслушать в свой адрес. Надо полагать, вас совершенно не волнует чужое мнение.
— Мир для меня — комплекс моих ощущений. Если я чего-то не знаю и не чувствую, оно для меня как бы не существует. Да, мнение людей, с которыми я работаю и дружу, меня волнует. Но даже те, с кем я конфликтовала и кого увольняла, продолжают относиться ко мне с уважением. Мнение остальных не значит ничего. Когда я была в возрасте Аришки, папа пытался мне объяснить, что жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. Но что такое общество и какова цена входного билета? Я знаю людей, которые уйму времени и сил потратили на выстраивание имиджа, а лишились его в один момент. Если ты не вредишь другим, можешь жить спокойно. Возможно, я не права. Вот Аришка гораздо более чувствительна к мнению окружающих. Пока.
Как закалялась сталь, Кузьмина-младшая знает с пеленок. Даже ее рождение органично вписалось в историю маминого бизнеса: на восьмом месяце беременности Марина улетела в Южную Корею подписывать судьбоноснейший контракт, и Арина появилась на свет практически в самолете, по возвращении в Москву. До того, как пойти в школу, дочь повсюду летала с мамой, разве что избежала откровенно небезопасных Африки и Индии. Когда Арине исполнилось шесть, Марина сократила командировки до минимума: ночь в самолете до Гонконга, день в городе, ночью обратно — и не сметь жаловаться на усталость. Более обстоятельные поездки планировались на каникулы — пока одноклассники плескались в водах Порто-Черво, девочка решала задачки по математике в переговорных комнатах крупнейших торговых домов Юго-Восточной Азии. На борту «паномаксов» она бывала чаще, чем ее сверстники — на палубах комфортабельных родительских яхт. Да, иногда ей все-таки дозволялось понежиться на пляжах Фиджи и Новой Зеландии, но только после того, как мама проинспектирует порты Кореи и Японии. Путь к шезлонгу и безалкогольному мохито у Кузьминых всегда лежит через офисы и литры холодного зеленого чая. Или через цеха крупнейших производителей стали. Арина, кстати, единственный ребенок, которого вице-президент компании Hyundai Steel лично пригласил ознакомиться с новым сталелитейным заводом, в том числе с «горячим» цехом.
Амбициозная материнская опека всегда предоставляла Арине максимум возможностей: с полутора лет — хореография с репетиторами из Большого, с четырех — горные лыжи, с пяти — английский (который девочка знает в совершенстве, и даже лондонцы удивляются безупречности ее произношения), с шести — теннис, с восьми — йога, с девяти — конный спорт, с десяти — фортепиано. Сейчас — вокал, актерское мастерство, испанский, французский и ежеутренняя тренировка в личном спортзале. Слушая, не устаю загибать пальцы. Хочется пошутить: когда же девочке жить?
Но девочка, похоже, не против: сдав на отлично ГИА, Арина полетела в Таллин на съемки уже второго клипа с DJ Smash, потом — во Флоренцию, записывать собственную программу для World Fashion Channel, потом — видео «Я останусь» к дуэту с Егором Кридом из лейбла Тимати Black Star (выйдет в сентябре). И в сентябре же — непременная парижская Неделя моды в качестве обозревателя. Осталось совсем чуть-чуть: за год пройти программу двух оставшихся классов — и вперед, в светлое и творческое, пока свободное от металла с атомным номером двадцать пять, будущее.
— Марина, вы ведь понимаете: вас будут упрекать в том, что ради собственного тщеславия вы продвигаете дочку на большие экраны...
— Нет-нет, что вы.... Дело не в тщеславии. Наоборот, у меня множество тормозов, и я не хотела бы для нее публичности, ибо сама прошла эти семь кругов ада. С другой стороны, я мама, которая дает ребенку возможность попробовать все, чтобы найти себя. Арина у нас росла очень изолированно: дом в лесу, школа в лесу. Мы чаще летаем за границу, чем ездим в Москву. И для нее все эти проекты – возможность общаться с людьми, как сейчас говорят, социализироваться, почувствовать уверенность в себе. Моя задача — помочь чем могу, а там уж... Арина в том возрасте, когда можно наделать ошибок, и это будет простительно. Хотя она достаточно умна и не по годам умеет контролировать свои эмоции и поступки. Так что много ошибок вряд ли наделает. Я очень в нее верю и поэтому совершенно не боюсь дать ей возможность попробовать все. «В омут с головой» точно не станет.
— Думаю, вы из тех людей, которые и сами никогда ни о чем не жалеют.
— Да, не люблю оглядываться назад. Я всегда нацелена на будущее, а в прошлом вижу только положительные моменты.
Это «попробовать все» созвучно с концепцией собственной жизни Марины. Чем бы она ни увлекалась, будь то торговля металлом, погоня за тиком или выходы в свет, она все делает старательно и даже самоотверженно. В светскую прорубь Кузьмина с головой нырнула в 2003 году.
— Я искренне всем этим наслаждалась. Если объявлялся специальный дресс-код, я летела в Милан за платьем. Если предстояло посетить три мероприятия за вечер, я готовила три смены туалета и переодевалась в машине: ну как же, человек (к тому моменту уже друг) устраивает вечеринку в стиле семидесятых, а я явлюсь в деловом костюме? Я стремительно прошла все фазы, которые другие проходят за много лет. От абсолютного неприятия, когда никто не знал, кто я, и за моей спиной зло шептались (только человек с моим характером мог все это вынести), до полнейшего приятия и комфорта, когда знаешь всех и понимаешь механизм светской жизни до шестеренок. Появилось много знакомых и друзей, по которым я сейчас скучаю.
А потом из человека я превратилась в атрибут. Стали говорить: «Если Собчак и Кузьмина пришли, значит, вечеринка удалась». И я стала думать: «Ну хорошо, Собчак — молодая девушка, ведет «Дом-2» и «Блондинку в шоколаде», значит, извлекает из этих хождений практическую пользу. А я? К тому же Арина подрастала, требовала больше внимания и моего присутствия в ее жизни, а мама прилетает из командировки и сразу должна куда-то идти. И я решила: «Все, хватит». Сначала на меня обижались. Помню, мне хотели вручить приз как «самой приглашаемой и самой непосещающей» персоне года. Я поклялась, что приду за почетной наградой. Честно собиралась. Но проснулась и сказала себе: «Останусь, пожалуй, дома». Я такой человек... О своем бурном светском прошлом не жалею: это был яркий промежуточный отрезок, когда я еще не готова была забросить бизнес и раствориться в семье.
Так же резко, в один момент, она разорвала отношения и с первым мужем, папой Арины, и с Андреем Малаховым. Просто однажды выкинула все общие с телеведущим фотографии («О, какие же красивые это были фотографии...») в окно, на дорогу. И наступил период полного отчуждения.
— Только сейчас, когда прошло время, я вспоминаю об Андрее с большой теплотой и понимаю, что это был важный человек в моей жизни, очень близкий. И все могло по-другому сложиться, будь у меня иной характер, более терпимый, что ли, умеющий подстраиваться. Мне это несвойственно.
— Вы ведь читали книгу Андрея?
— Прочла совсем недавно. Что сказать? В этом весь Андрей: реально имевшие место события так тесно переплетены с его фантазиями на ту же тему, что он и сам не всегда помнит, где желаемое, а где действительное. Наверное, и нам не стоит в это углубляться.
— Вы правда тогда пропали?
— Я просто приняла решение, что мне больше ничего этого не нужно. И тут же — совершенно случайно — потеряла телефон.
Это автоматически отсекло меня от всех. Никто не мог дозвониться. Пытались достучаться через водителей, сотрудников. Безуспешно.
После Малахова Марину еще некоторое время видели в обществе юного красавца Кирилла. И снова сплетники шептались за спиной, и снова они не знали и половины правды. Есть ли Кирилл сегодня? Кто согревает эту мощнейшую самодостаточную женщину с ледяным бизнес-рассудком?
— Я уже наигралась в публичность. Теперь мне хочется тишины, — говорит Марина, проводя экскурсию по дому. В доме этом есть внушительная мужская гардеробная с висящими в идеальном порядке пиджаками Ermenegildo Zegna и куртками Moncler и кабинет с кожаными панелями, с встроенными в стену ящичками, где хранятся очень мужские забавы. Но хозяин владений на наше интервью не заглянул. Отчасти светская карьера Марины закатилась и потому, что она собралась переезжать в Сингапур, чтобы возглавить крупный международный конгломерат. Строительство дома было заморожено, юристы сбились с ног, готовя документы. А потом она — вы угадали — «передумала».
— Я позвонила и сказала, что Сингапур отменяется. И снова закрутились пальцы у виска. Но грянул 2008 год, и если бы мы переехали, оказались бы в таком слове на букву Г, что выбраться из него было бы нереально.
Сработала интуиция — возможно, это главный инвестиционный капитал Кузьминой. Она полностью реорганизовала бизнес — от владения в различных формах перешла к агентской работе с меньшими финансовыми и коммерческими рисками и большей свободой.
— Понимаете, для мужчин бизнес — самоцель. Как бы там ни было, они наращивают обороты, выходят на IPO. Для меня бизнес — игры взрослых детей. Мне нравится процесс, деньги — лишь приятное сопровождение. Если человек полностью отдает себя и делает все на пять с плюсом, он не может быть неуспешным. И наоборот, если строить бизнес только из расчета, сколько можно заработать, ничего не выйдет. Я лично не знаю таких примеров.
Социальный лифт начала девяностых, эпохи «невозможного возможного», стремительно вознес дочь военных, выпускницу Института Мориса Тереза до титула королевы рудных карьеров.
— Сегодняшним тридцатилетним никогда не построить такой бизнес, какой построила я, — не скрывает Кузьмина.
В компании Mitsubishi Марина работала секретарем, а потом помощником у японского представителя фирмы, ответственного за металлургию.
— Когда целый день вынуждена сидеть на стуле без подлокотников (такая в японских офисах традиция — подлокотники нужно заслужить), поневоле начинаешь интересоваться хоть чем-то.
«Хоть что-то» Марину увлекло: она объездила все металлургические предприятия Советского Союза, переводила, впитывала, обрастала связями и становилась все более незаменимой для японцев, чей дзен-темперамент не поспевал за бурными изменениями на одной шестой части суши. Когда СССР развалился, японцы растерялись вконец и попросили Марину создать свою фирму, чтобы работать через нее: «Я знала бизнес с обеих сторон — интернациональной и российской — и свободно говорила по-английски. В те времена и то и другое встречалось не часто».
По ходу пьесы были приобретены рудники в Африке. Про «фешенебельную» Африку Марина может рассказывать часами. А ведь случились в ее биографии еще и бокситовые рудники в индийском штате Гуджарат на границе с Пакистаном, и эта авантюра из тех, что достойны войти в энциклопедию российского бизнеса эпохи первоначального накопления капитала.
— Я не знала толком, что такое боксит, и ни разу не была в Гуджарате, но опытные люди сказали, что на Украине есть предприятие, которое его потребляет. Мне помогли обосновать, почему украинцы должны отказаться от качественного австралийского боксита и покупать мой индийский. Приезжаю я, девчонка, на завод к такому, знаете, руководителю предприятия с тридцатилетним стажем. Через пятнадцать минут выхожу от него с подписанным годовым контрактом. И впервые приезжаю в Гуджарат. Там — разруха. Ни производства, ни электричества, до порта шестьсот километров по бездорожью. В гостинице нет воды. Вечером принесли три бутылки, хочешь — мойся, хочешь — пей, а хочешь — сначала вымойся, а потом пей. Кормили какой-то рыжей смесью из общей кастрюли – повар-индус швырял ее на тарелку прямо рукой. Первые три дня я вообще не могла взять в рот ни кусочка. Я стонала: «Во что вы меня втянули?» Кое-как мы немного отсрочили поставку. А через три месяца наладили производство, поставили генератор, огромный отбойный молоток, дробивший породу. Местные женщины переносили боксит прямо в корзинах на головах, потом он куда-то ехал на дряхлых самосвалах. К концу третьего года я производила уже двести пятьдесят тысяч тонн в год. А потом на Украине началась приватизация, и я предпочла выйти из бизнеса. Как говорится, береженого бог бережет.
Снова интуиция...
У нее репутация несгибаемо надежного партнера. И как ни странно, непубличные, ворочающие миллиардами металлурги смотрели на чудачества Марины в ее светской фазе сквозь пальцы.
— Помню, вышла игривая статья в Harper's Bazaar, а они только усмехнулись: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы работало... Мне позволялось все, главное, чтобы «все» не вредило нашим деловым интересам. Конечно, я среди них белая ворона. Но мои партнеры знают, что я каменная стена. На меня можно положиться во всем и всегда. Это очень сильные бизнесмены и правильные мужчины, о каждом из них можно писать и писать. Мне очень повезло быть рядом с такими гигантами. И я не против быть рядом — сама гигантоманией не страдаю. У меня своя ниша, на которую тяжело претендовать. Поэтому я не боюсь потерять бизнес: «Приходите, но у вас все равно не получится так, как у меня».
— Вы когда-нибудь думали, что могли бы заниматься чем-то еще, например писать книги?
— Сложилось так, как сложилось. Я ни о чем не жалею, но захотела ли бы я заниматься металлом? Приезжая в Японию, я чувствую себя «ветераном движения». Во всех торговых компаниях работают дети людей, с которыми я начинала, и они смотрят на меня, как на мумию, про которую им рассказывал отец. Но в японских офисах до сих пор висит фотография с дискотеки в Токио двадцатилетней давности, где я танцую на столе в свой день рождения.
— Неужели вы совсем не делегируете полномочия?
— Только недавно это наконец стало получаться. Я привыкла все делать сама. Люди в офисе для меня всегда были на всякий случай: один — в Болгарии, два — в Японии, два — в Корее. И они никогда не понимали, зачем мне нужны. А сейчас я знаю, зачем нужны люди, которым я могу доверять: они моя каменная стена, моя опора и мой основной капитал. Ну а дом — моя крепость. Мне нужно ощущение, что я вернусь сюда и найду все как есть. Кстати, ваш фотограф переставил тарелку с консоли на стол. Попросите, пожалуйста, вернуть ее на место.
Фото: Влад Локтев, Дмитрий Лившиц