«Такие они тяжелые. А у меня руки слабоваты», – с улыбкой жалуется Валерия Роднянская. Она только что принесла, не без помощи водителя, гигантские папки третьего выпуска «Нового архива тиражного искусства» (НАТИ) – своего новейшего passion project. Ездила их показывать коллекционеру, который из-за ковида не смог добраться до крохотной поп-ап-галереи в Гостином Дворе, где мы с Роднянской сейчас беседуем. Показывать и рассказывать, потому что вид искусства, за который она взялась, непрост и для русского человека не слишком понятен: и гравюрной традиции у нас не было, и к уникальности произведений относятся более чем трепетно. Но Роднянская готова к сопротивлению материала и доходчиво, явно не в первый раз объясняет, почему печатная графика – история выигрышная со всех сторон: и для художника, и для коллекционера, и для зрителя.
Впрочем, куда интереснее понять, как она – сначала кандидат химических наук в Киеве, потом журналист радио «Немецкая волна» в Берлине, затем продюсер программы «Кино в деталях» на СТС, где в то время заправлял ее муж Александр Роднянский, и, наконец, совладелица бутика небанальных подарков Shaltai-Boltai на «Винзаводе» – прониклась этой неочевидной идеей. «Вот и Дмитрий Озерков, который был знаком со многими моими ипостасями, увидел меня в сентябре на стенде нашей галереи на Cosmoscow и спросил: "А что это вы тут делаете?"» – рассказывает Валерия. – Пришлось ответить: "Пытаюсь сделать современную графику модной"».
Родилась эта затея, как и многое другое в жизни Роднянских, внутри семьи. «Отчим моего мужа, Юрий Иванович Бондаренко, возглавлял кафедру рисунка в киевской Национальной академии изобразительного искусства, дружил с художниками, сам занимался гравюрой. Он мне многое показал и объяснил. Потом мы переехали в Германию, где все как с Дюрера началось, так и не заканчивается по сей день. Большие послевоенные мастера вроде Базелица и Кифера литографию и ксилографию воспринимали как важную часть oeuvre, и галереи их за это любили: живопись слишком масштабная и дорогая, а хороший авторский лист любую стену украшает и с художественной манерой отлично знакомит. И вот после десяти лет варения в берлинской кино- и арт-среде, где печать любят и понимают, я приехала в Москву и обнаружила, что здесь совсем не так».
И правда, в СССР художники всерьез печать не воспринимали, не казалась она для них полноценным способом выражения. В семидесятых – восьмидесятых, конечно, многие ударились в книжную иллюстрацию, особенно детскую, но не от хорошей жизни, а потому что для нонконформистов это был единственный способ заработать хоть копейку. Сегодня тот же Эрик Булатов, например, к своим волшебным рисункам к сказкам Шарля Перро относится с нежностью, однако брать их на персональные выставки не спешит.
Ну а дальше у Роднянской случился проект, про который она вспоминать не любит, потому что «не было в нем собственной энергии и шел он куда-то не туда». Подруга, Юлия Гельман, которая попробовала торговать русской шелкографией и не слишком преуспела, убедила Роднянскую открыть вместе «классный музейный магазин без музея». Идея звучала понятно и по-европейски, у Гельман была экспертиза, и Роднянская согласилась попробовать, а потом по инерции продолжала, даже когда сама Юля уехала в Америку. Единственное, что осталось с тех времен, – это название Shaltai, только к нему теперь прибавляется Editions и ассоциируется оно с именами Андрея Монастырского, Виктора Пивоварова, Оли Кройтор и Павла Пепперштейна.
