Хотели как лучше: Петр Авен рассказывает о дефолте 1998 года

Я с семьей был на Сардинии. В субботу 15 августа мне сначала позвонил Фридман – он отдыхал в Сен-Тропе. Потом Сурков – с паническим сообщением, что в Москве что-то происходит. Сурков тогда работал у нас в «Альфе» и остался, что называется, на хозяйстве. Потом позвонил Березовский и сказал, что надо ехать. Я ответил, что никуда не поеду, у нас все под контролем и мы готовы к разным сценариям. Потом, уже в воскресенье утром, звонил Юмашев, очень обеспокоенный. Сказал, что плохо понимает, что готовит правительство, и было бы хорошо, чтобы я приехал и помог разобраться. Все как-то нагнеталось. Наконец днем опять позвонил Березовский и сказал, что уже совсем-совсем. Главный аргумент был такой: Чубайс с Гайдаром заперлись в кабинете в Белом доме, что-то пишут, и никто не знает что. Сказал, что единственный, кого они пустят в комнату, это я.

Мы с Фридманом тогда еще летали коммерческими рейсами. Выяснилось, что есть вечерний самолет из Ниццы. Я взял вертолет из Ольбии. Но в Ницце билетов до Москвы, разумеется, не было. Березовский в тот момент командовал «Аэрофлотом», так что с рейса кого-то ссадили, причем очень нагло, и мы с Фридманом торжественно полетели в первом ряду.

В Москве была глубокая ночь. Прямо из Шереметьево мы поехали в Белый дом. В коридоре перед кабинетом уже сидели Березовский, Потанин, кажется, Смоленский и кто-то еще. Я вошел внутрь. Мне показали текст. Он был полностью готов и чрезвычайно мне не понравился. Но Гайдар с Чубайсом заявили: «Мы уже все написали и согласовали, править поздно». Я вернулся в коридор и озвучил содержание остальным. Потанин сразу предложил выйти на улицу, присоединиться к шахтерам – они тогда стучали касками на Горбатом мосту – и тоже чем-нибудь постучать.

Насколько я понимаю, писал текст Гайдар. Формально все согласовывалось с Кириенко (он был премьером) и Алексашенко, первым заместителем председателя Центробанка. Алексашенко вставил очень вредный пункт о том, что можно нашим банкам не платить западным. То есть Центробанк советует нашим банкам не выпол нять обязательства. Как такое может быть? Он же, наоборот, должен стоять на страже законности и честности.

Утром документ был опубликован: Центробанк объявляет технический дефолт по государственным облигациям и отпускает рубль. Ошибок было допущено много. Например, они зачем-то взяли на себя обязательства по поводу верхней границы курса – десять рублей. Якобы так просил Борис Николаевич. Ему вдруг захотелось, чтобы было десять.

Мировая экономическая история показывает, что девальвация никогда не проходит в одну волну – бывает три-четыре волны. Можно было безо всякого дефолта добиться того, чтобы рублевые обязательства обесценились сами по себе. Но в итоге случились и дефолт, и девальвация одновременно. К концу года доллар стоил двадцать четыре рубля – в четыре раза дороже, чем в начале лета. Очереди в Москве стояли за всем – от спичек до гречки. Кроме банкоматов: большинство банков заморозили карточки.

Первые звоночки прозвенели еще в мае. Тогда Андрей Илларионов очень грамотно показывал, к чему приведет денежная политика правительства, на примере простых соотношений из учебников. Но все надеялись на чудо – прежде всего за счет увеличения заимствований из-за рубежа. Чубайса назначили переговорщиком с МВФ, был подписан кредит на двадцать четыре миллиарда долларов.

Мы уже в июне поняли, что девальвации не избежать. Поэтому надо, во-первых, из рублей выходить в доллары, пока возможно. Во-вторых, поскольку девальвация обесценивает ценные бумаги, надо избавляться от ГКО. Мы оставили бумаг только на сто миллионов долларов – и то потому, что Центробанк требовал от нас, как от первичного дилера, их держать. Это была ошибка, не надо было соглашаться. Но практически только это мы и потеряли. Остальные потеряли значительно больше.

Было еще одно курьезное обстоятельство. Главный банковский дилер Альфа-Банка не говорил по-английски, поэтому в нашем портфеле не было фьючерсов. И это нас тоже спасло.

Мы продолжали выполнять все обязательства перед западными банками. Помню, ко мне приехал один наш известный банкир и сказал: «Вы нарушаете корпоративную этику. Никто не платит, а вы платите». Меня тогда несколько удивило столь легкое отношение коллег к своим обязательствам. Практически все ссылались на тот самый пункт, который вписал в гайдаровско-чубайсовский документ Алексашенко, ныне главный борец за демократию. Никто особо не переживал, что не платит. Гораздо больше переживали, как выжить.

Но мы платили. С физическими лицами проблем не было. Мы демонстративно увеличили часы работы банка, чтобы все знали: мы готовы отдавать деньги двадцать четыре часа в сутки. Наша стратегия заключалась в том, чтобы привлечь клиента, когда его бросили другие банки. Мы твердо вознамерились не проиграть, а выиграть. К началу кризиса «Альфа» был то ли двадцать вторым, то ли двадцать четвертым банком, а после стал шестым. Для нас, как ни странно, коллапс экономики стал точкой роста – мы перешли в другую лигу.

Тот кризис оказался не только тестом на честность. Меня удивило тогда, насколько быстро рынок все забывает. Через два-три года никто не помнил, что вот эти самые люди в 1998-м отказывались платить. Те, кто погубил свои банки в 1998-м, в 2002-м создавали новые. Был такой банк, который «стихии не подвластен». Спустя какое-то время после кризиса он воскрес, и появилась шутка, что в его рекламе теперь надо написать «Стихии не подвластен-2».

Кризис 1998-го совпал с ростом цен на нефть. Этот бум плюс девальвация, давшая толчок экспорту, послужили оздоровлению экономики в целом и банковской системы в частности. С 1999-го до 2008-го был фантастический рост, во многом это следствие того кризиса.

Кто был виноват в случившемся? Я всегда говорил и продолжаю говорить, что кризис нельзя персонифицировать. Это был кризис долга. Или, как точнее сказал Фридман, «кризис чувства долга». Государство бездумно заимствовало деньги. ГКО были пирамидой, и притоком западных денег ее можно было загасить лишь на какое-то время. А еще Россия была одной из очень немногих стран, если не единственной, которая, по-моему, лет шесть подряд не выполняла свои обязательства перед МВФ и неизменно получала от него деньги. Атмосфера вседозволенности и уверенность в том, что «снова договоримся», провоцировали легкое отношение к заимствованиям. Сегодня договариваться сложнее, что, наверное, неплохо. Потому что август в России – месяц, когда вечно что-то происходит.