Режиссер «Величайшего кутюрье» Оливье Мейру — об Иве Сен-Лоране и Пьере Берже

1 августа 1936 года родился Ив Сен-Лоран. Сегодня ему могло бы исполниться 85 лет. В честь дня рождения дизайнера предлагаем перечитать интервью Tatler с Оливье Мейру, режиссером, которому выпала честь зафиксировать последние дни кутюрье, — и запланировать на вечер домашний киносеанс.
Интервью с Оливье Мейру  режиссером фильма «Величайший кутюрье»

«Величайший кутюрье» занимает интересное место в вашей фильмографии. До него была документалка «За ненавистью» — о родителях гомосексуала, убитого скинхедами. После — документальный фильм «Парад».

Я, кстати, снимал его в Москве. Вы знаете профессора Дикуля? Он помогает людям с заболеваниями позвоночника. Это история о моем друге Фабрисе, воздушном гимнасте, выступавшем на трапеции. После несчастного случая ему поставили диагноз тетраплегия (паралич четырех конечностей. — Прим. ред.). Он поехал в Москву на лечение и переподготовку. Ему очень хотелось вернуться в акробатику, но это было непросто. Я снимал восемь лет. Через пять он добился своего. Фабрис изобрел «тетраакробатику», или «тетратанец», как он это называл. В основе лежали характерные для людей с параличом движения. Мы хотели приурочить премьеру фильма к премьере его нового шоу как тетраакробата. Перед этим он поехал в Перу, там шаман дал ему аяуаску (отвар лианы, который обладает галлюциногенным эффектом и используется для общения с духами. — Прим. ред.). У Фабриса была передозировка и он скончался. Так что после восьми лет съемок нам пришлось заканчивать фильм без него. Для меня это оказалось слишком большим ударом — друг умирает прямо во время съемок. После этого я решил, что больше не буду снимать документальное кино.

Чем вы сейчас занимаетесь?

Пишу акробатические пьесы. Цирк, но нетрадиционный — акробатические номера плюс документальная составляющая.

Очень драматичная история о Фабрисе — как, впрочем, и «За ненавистью». Что их объединяет с фильмом об Иве Сен-Лоране?

У них много общего. Я не снимаю кино о моде, я вообще о моде почти ничего не знаю. «Величайший кутюрье» — фильм о человеке, который при жизни был мифом, иконой, но под конец жизни ослаб и будто бы вернулся к обычному человеческому состоянию. Для меня это история о художнике, который отдал себя искусству без остатка, о высокой цене искусства, — Сен-Лоран, каким я его застал, был абсолютно истощен.

Я работал над фильмом несколько лет — с 1998-го по 2001-й. Мне очень повезло, потому что к этому времени Иву Сен-Лорану и Пьеру Берже уже не было дела до маркетинга — их и так все знали. Так что меня ничто не отвлекало от истории Сен-Лорана как человека. Кроме того, Пьер Берже в целом моду ни во что не ставил. Его интересовали книги и живопись, а мода была для него недоискусством — слишком много бизнеса. Думаю, он пригласил именно меня снимать фильм о них как раз потому, что я максимально далек от моды. Им не нужен был очередной фэшн-фильм.

Оливье Мейру

По синопсисам к вашим фильмам у меня сложилось впечатление, что вас как документалиста интересует момент в жизни человека, когда он чего-то лишается — любви, дела всей жизни, физической возможности продолжать им заниматься. И учится с этим жить.

Именно! Я одержим историями героев, которые сталкиваются с чем-то настолько огромным, что, кажется, это просто нельзя преодолеть, с этим нельзя справиться. Это самый большой вызов в их жизни — болезнь или смерть. Мне интересно снимать их будничную жизнь в этот период. В центре каждой истории — люди, перед которыми стоит задача выжить, выстоять, поверить в себя, изобрести нового себя. Им нужно вернуться к самому началу и, выбрав новый путь, стартовать заново, снова научиться диалогу с миром.

Сен-Лоран из этого ряда несколько выбивается. У него не было шансов на победу. Он с детства был в глубокой депрессии. Ребенком жил в Алжире, французской колонии. В нем всегда было много женского — он мечтал делать платья, прославиться на весь мир. С такими амбициями, когда началась Алжирская война, ему пришлось пойти на фронт. Но какой из него боец? Он был очень тонким, хрупким молодым человеком. Чтобы он оправился от пережитого, ему давали наркотики (во время войны Ив Сен-Лоран попал в госпиталь, где у него диагностировали нервный срыв. Его лечили психотропными препаратами. — Прим. ред.). Потом он продолжил принимать их в мирное время. В 1977 году у него была передозировка.

Когда я познакомился с Сен-Лораном, он был уже почти разрушен своим бэкграундом, но все же продолжал делать платья — он ведь мечтал об этом с детства. Сен-Лоран был очень последовательным человеком. Только платья — в его жизни просто не могло быть другого пути. К сожалению, ко времени съемок сил у него почти не осталось, ему было непросто продолжать делать то, чем он успешно занимался всю жизнь. Он оказался перед дилеммой: что делать, когда ты уже икона, но время взяло свое? Я хотел запечатлеть его портрет в этот момент. Момент, когда ты остаешься верен мечте всей своей жизни, но у тебя больше нет сил следовать за ней.

Ему повезло — Дом высокой моды, который он создал 40 лет назад, набрав швей и ассистентов, до последнего служил ему опорой. Коллективное стало частью индивидуального — Дом был для Ива Сен-Лорана как позвоночник. Это один из самых красивых моментов во всей истории — как все в Доме, понимая, что конец близок, объединили усилия перед последней битвой со временем.

Помимо поддержки Дома у Сен-Лорана был Пьер Берже. Они были одним существом — диаметрально разные, они прекрасно друг друга дополняли. У них не было детей — их ребенком был Дом моды Yves Saint Laurent. Они посвятили ему всю свою жизнь, и чем ближе была смерть, тем больше их беспокоило, что останется после них. Они пытались устроить жизнь после смерти — как древние египтяне со своими пирамидами.

Два главных героя, несколько второстепенных, битва со временем, слабостью и старостью и вместе с тем — желание продлить жизнь до бесконечности, — примерно так я вижу эту историю. Если бы я снимал фильм двадцатью годами раньше, он был бы совсем другим. Но мне выпала возможность запечатлеть только последние три года Дома Yves Saint Laurent.

Вы упомянули, что почти ничего не понимаете в моде. Кто рассказал вам историю Сен-Лорана и был проводником в его мире?

Мне повезло снимать в Доме высокой моды в старом понимании этого слова — у меня было сто учителей, сто проводников. Все, от швей и ассистентов до самого Пьера Берже, знали столько всего об Иве Сен-Лоране! В каждом чувствовалось что-то от него — так что я проводил время с Сен-Лораном даже в те дни, когда не встречался с ним лично. Швеи рассказывали, как делать стежки так, чтобы их не было заметно, пресс-секретарь рассказывал одну историю, Пьер Берже — другую. Молчал только сам Сен-Лоран. Ему было достаточно просто быть Сен-Лораном — с его нервными движениями, прыгающей походкой, чувствительными пальцами. Я был им окружен со всех сторон.

Мы провели в Доме Yves Saint Laurent три года. Приходили с камерами почти каждый день и в итоге отсняли всего 18 часов. Это очень мало. Но у нас было ясное представление о том, что именно мы хотим снять, и обязательство не слишком беспокоить Сен-Лорана. Нам нельзя было его дестабилизировать, выводить из привычного состояния — мы бы тогда просто не смогли закончить ленту. Поэтому мы приходили к нему в студию, очень маленькую, и ждали. Так обычно снимают документалки о животных — с ними ведь тоже нельзя установить прямой контакт. Вы просто приходите, осматриваетесь, ждете и ничего специально не делаете. Когда кадр складывается, включаете камеру. Когда сцена заканчивается, как можно незаметнее нажимаете «выкл.» Наш звукооператор сидел под столом, остальные прятались по углам.

Интервью с Сен-Лораном я решил не делать после того, как посмотрел несколько телепередач с ним. Перед камерой он выглядит испуганным кроликом, попавшим в свет автомобильной фары. Слова — не его способ самовыражения. Его естественные движения говорят гораздо больше, чем он мог бы сказать вслух. Вы видели, как он двигается в фильме? Как большое животное. Иногда я не понимал, почему он не падает. Мы хотели показать его пластику, поэтому решили просто снимать, как он работает, рисует, улыбается. У него большая и очень детская улыбка, сквозь нее проглядывает ребенок, который живет внутри него. Красивая, очень молодая улыбка — и она исчезает с его лица в одно мгновение.

Сен-Лоран не был словоохотлив, ему не нужны были слова. За слова отвечал Пьер Берже. Ему было что сказать, по любому поводу (смеется). Он был мостиком между Сен-Лораном и остальным миром. В нем было очень много жизни.

Кадр из фильма «Величайший кутюрье»

Он ставил вам какие-то условия, ограничения во время съемок?

Нет, у нас была полная свобода действий. Единственное ограничение я поставил себе сам — не вступать в прямой диалог с Сен-Лораном. Я знал, что в нашей беседе не будет никакого смысла. Вы заметили, когда смотрели фильм, что все как-то напрягаются в его обществе? Даже Пьер Берже. Рядом с Сен-Лораном никто не мог расслабиться. Он был физически самым слабым человеком в Доме, но по факту — самым сильным и влиятельным. От него исходили какие-то мощные энергетические волны. Я попытался передать это в фильме с помощью музыки. Удивительно все-таки: такой старый, слабый человек — и такая энергетика. Было видно, что все вокруг его пугает. При этом остальных больше всего пугал он сам (смеется).

Про музыку. Когда в фильме показывают Сен-Лорана, фоном звучит смутный шепот и голоса. Что это?

Да, так мы хотели передать голоса, звучащие у него в голове. Когда вы на него смотрите, то понимаете, что он существует в каком-то параллельном пространстве. Голоса — саундтрек к этому состоянию. У него была очень занятая голова, в ней постоянно нечто роилось. В фильме его спрашивают: «Вы понимаете новое время?» И он отвечает: «Нет, но я его чувствую». Мне кажется, его восприятие в целом было очень туманным — его затуманили страдания.

Когда он видел модель, которая ему нравилась, он расплывался в улыбке — моментально устанавливал контакт. Но по большей части модели были для него просто некими девушками. Однако дважды в фильме он «включается»: «Какая же она красивая!» Туман, туман и внезапно щелчок. Это мы и хотели передать с помощью саундтрека. За кадром звучат голоса съемочной группы — мы читали вслух Маргерит Дюрас. Он обожал ее романы и сам был будто бы романным персонажем. На человека из моды он совсем не был похож. Мы снимали не реальность, а адаптацию романа, за основу которого взяты события из реальности.

Кадр из фильма «Величайший кутюрье»

Сен-Лоран в фильме «включается» при виде Амалии и Летиции Касты — очевидно, что они были важными для него людьми. Однако вы решили не делать с ними интервью, а вместо это посвятить часть экранного времени обычным швеям. Почему?

Мне не хотелось делать гламурный фильм с Летицией Кастой, которая говорит: «Я обожаю Ива Сен-Лорана, он просто гений». Фильм такого плана можно было бы сделать про каждого первого дизайнера. Но Сен-Лоран — особая история. Дому было 40 лет, когда я пришел, и многие швеи там работали с самого начала, на протяжении всего существования Yves Saint Laurent. Они — часть самого Сен-Лорана, его опора. Когда мы начали снимать, у нас не было доступа к Сен-Лорану, между нами была пустота. Ее заполнили швеи, ставшие связующим звеном между нами. Когда они говорят о платьях Yves Saint Laurent, о Доме, о дизайнере, понимаешь, как они всему этому преданы, — и мне было важно показать это в фильме.

Дом Yves Saint Laurent был миниатюрой Франции — особняк, под крышей которого работали обычные люди, под ними жили Сен-Лоран и Пьер Берже, еще ниже — шоу-рум для клиентов, еще ниже — водители и прачечная. И все они существовали под одной крышей. Вы видели, как эти люди двигаются, как говорят, как общаются друг с другом? Мы будто снимали не начало XXI века, а конец XIX — начало XX. Я хотел показать дух Дома — без этого не понять, как там все устроено. Если вы снимаете кино о пчелах, вы не можете снимать только матку. Нужно показать и остальных пчел — это единственный способ рассказать о них. И с Ивом Сен-Лораном то же самое.

Мы торопились. Шли последние годы последнего Дома высокой моды, какими они были изначально — когда творец был в центре всей системы и творчество было важнее маркетинга. Так было при жизни Коко Шанель в Chanel, при жизни Кристиана Диора в Dior. Эта схема с творцом во главе Дома больше не работает — cейчас дизайнеров меняют как перчатки. Раньше это было невозможно, но то время уже прошло. Нам выпала возможность снять последние годы существования старого строя. От этого спешка — нужно было запечатлеть все образы того времени. Структура общества постепенно умирала. У меня была миссия гораздо больше, чем просто снять фильм, — нужно было написать главу для учебника по истории, пока эта история не закончилась.

Кадр из фильма «Величайший кутюрье»

В том, что вы рассказываете, нет ничего скандального. Как и в самом фильме. И тем не менее вы увидели в нем «чествование» Сен-Лорана (английское название фильма Celebration. – Прим. ред.), а Пьер Берже — скандал. Как вы думаете, в чем разница в вашем восприятии ленты?

Пьер Берже в итоге все-таки его посмотрел — в ноябре 2016-го, спустя пятнадцать лет после съемок. Мы арендовали целый кинозал только для него одного. Фильм ему очень понравился. Потому что он принимал в нем участие (смеется). После этого мы с ним договорились, что фильм можно пускать в прокат.

Сразу после окончания съемок у нас обнаружилось две проблемы. Во-первых, выяснилось, что Пьер Берже до конца не понимал, что такое документальное кино. Он был влиятельным человеком, а у влиятельных людей часто бывают трудности с пониманием документального кино. Они понимают, когда образы используют для того, чтобы что-то прорекламировать — рассказать то, что они хотят. Но тут обнаруживается режиссер, который руководит всем вместо них. Я под конец понял, что до него не доходило, что его не пустят в монтажную комнату. Для него это было просто невозможно. Он же был режиссером самого Сен-Лорана на протяжении 40 лет. История Сен-Лорана – это история, которую создал Пьер Берже. Сен-Лоран был самородком, но история его таланта была постановочной. Это считывается в фильме по сценам с мероприятий. Пьеру Берже было очень сложно принять мою свободу.

Притом что он сам в начале ее вам предоставил?

Да, но он ведь принимал участие в съемочном процессе. Я очень разговорчивый, мне легко установить контакт, расположить к себе человека. И тут я в какой-то момент ему говорю: «Пока, Пьер, я пошел делать фильм». — «А я?» С этого начались трудности.

Вторая проблема была в том, что все понимали: это заключительная глава в истории Сен-Лорана. Для Пьера Берже оказалось слишком рано ее рассказывать — они оба были еще живы. Они хотели, чтобы эту историю рассказали, но позже. Мне кажется, они даже ей гордились. Никто раньше не показывал то, что есть в фильме, — на них всегда накладывали маски, чтобы скрыть старость и усталость оттого, что с каждым годом работать было все сложнее. Мы были своего рода революционерами, и им это нравилось. Они хотели показать, какой ценой им пришлось за все заплатить. Красивая история, но и цена за нее была очень высока, — они видели в этом своего рода романтику и хотели показать. Фильм стал концовкой их мифа, но они не хотели рассказывать ее слишком рано. Пьер Берже дал согласие на то, чтобы фильм был показан, когда Сен-Лорана не стало и он сам уже умирал.

Кадр из фильма «Величайший кутюрье»

Насколько я понимаю, у фильма было две премьеры — в рамках Берлинского фестиваля вскоре после окончания съемок и в Париже спустя почти 18 лет в ноябре 2018 года. Как отличалась реакция публики?

Сложно сказать, потому что мы не можем знать, что в головах у других людей. Но мне кажется, что разница была. Когда мы были на Берлинале, Сен-Лоран был частью современности, и зрителям хотелось знать, как он делает коллекции, как рождается платье, как все устроено. Был запрос на нечто общеобразовательное. Сейчас аудитория уже готова воспринимать фильм как человеческую историю. Если бы мы хотели снимать ленту о процессе создания коллекции, у нас было бы еще две тысячи других дизайнеров на выбор. Сен-Лоран был нам интересен совсем с другой точки зрения. И сейчас публике ее проще понять, в Париже зрители очень живо откликнулись на эту историю, и у местной прессы были очень хорошие отзывы. Сейчас фильм показывают по всему миру — когда Сен-Лоран окончательно превратился в историческую фигуру, его смотрят как историю выдающегося человека.

Я понимал, что снимаю на опережение, поэтому смешивал черно-белые изображения с цветными, снимал в старом, опустевшем особняке, когда все еще работали. Поэтому тогда это выглядело как футуристическая версия истории Yves Saint Laurent. Сейчас — как реальная. С помощью такого приема мы хотели показать, что конец уже наступил. Пустые пространства ателье заставляют задуматься о смерти высокой моды, когда она была еще жива. Швеи работали над текущей коллекцией, а я готовил фильм для будущего. Мне хотелось, чтобы новое поколение зрителей смогло считать эту историю.

То есть вы подсознательно готовились к тому, что Пьер Берже может воспрепятствовать прокату фильма?

Кажется, так и было. Я не мог ни о чем знать наперед, но запрет не оказался для меня большим сюрпризом. Я сделал фильм как послание в бутылке. Ты бросаешь ее в море, и уже не важно, кто ее откроет. Я запечатал в бутылку все, кто казалось мне важным в истории Сен-Лорана, и спустя 18 лет она прибилась к берегу. Люди ее вскрыли, вдохнули того воздуха: «А, значит, это было вот так!» В этом я вижу свою роль как режиссера-документалиста.

Кадр из фильма «Величайший кутюрье»

Вы получили фидбэк от кого-то из друзей Сен-Лорана?

Да, от Карла Лагерфельда. Если не ошибаюсь, это был 2010 год. Мы устроили для него частный показ. В тот момент мы обсуждали возможность в будущем снять фильм о нем самом. Но для начала Лагерфельд захотел посмотреть нашу ленту, о которой уже много слышал. Знаете, они с Ивом Сен-Лораном были очень близки, когда им было лет по 20, — даже делили любовников. В конце Лагерфельд сказал, что фильм очень хороший, и заметил, что в молодости Сен-Лоран был жизнерадостным, полным энергии человеком. Лагерфельд считал, что одной из причин его трагедии был Пьер Берже, — мне показалось, что он его обвинял в том, что все так закончилось. Еще Лагерфельд сказал, что с коммерческой точки зрения фильм — трагедия (смеется). Он был очень умным. «Ты хочешь делать обо мне фильм, но он получится чересчур мерзким, и я не смогу его не принять» (смеется). Другими словами, не приходи ко мне со своим скальпелем, я не Сен-Лоран и такого не допущу. В нем уживалось два человека: творец и бизнесмен. Но в целом фильм ему понравился. Мы показывали его в залах France Télévisions (французская общественная телерадиокомпания. — Прим. ред.), и он сказал: «Но он слишком хорош для телевидения!» (имитирует голос Лагерфельда, смеется).

Кажется, за эти восемнадцать лет, что фильм был запрещен, его все-таки увидело определенное количество людей — в частном порядке.

Да, мы устраивали частные показы. Документальное кино — это очень сложно, потому что вам приходится вторгаться в чужое пространство. За идеей наблюдения за чьей-то жизнью всегда стоит чувство вины — вы будто приходите без приглашения. Поэтому я старался все делать максимально честно, но на каждом показе все равно задавался вопросом: «А так ли он на самом деле мне сказал? Да, думаю, да». Снимая документальное кино, вы несете ответственность за чужую жизнь. Поэтому я снимаю только тех, кого люблю, — с чувством абсолютной эмпатии. И, напротив, не снимаю тех, кого не люблю, — слишком много энергии впустую. И вот когда Иву Сен-Лорану стало совсем плохо, на меня навалилось чувство вины. Правильно ли я все сделал? В чем я мог ошибиться? У меня накопилось очень много вопросов, но я не мог обратиться с ними к близким Сен-Лорана, потому что они были по другую сторону баррикад. Поскольку получить ответы от них напрямую возможности не было, я решил устраивать тестовые показы — примерно раз в два года. Мне было важно знать, что фильм не умирает. И в глубине души я надеялся, что придет кто-нибудь из друзей Сен-Лорана и скажет: «Все так и было». От своих вопросов я освободился только спустя восемнадцать лет после окончания съемок, — когда фильм увидели люди, непосредственно работавшие с Сен-Лораном. Они сказали: «Все так и было. Возможно, если бы мы посмотрели его раньше, мы бы не увидели, насколько все точно изображено. Но по прошествии времени мы понимаем, что именно так все и было устроено». Так что сейчас я больше не переживаю.

Запретом было нечего гордиться. Честно говоря, это было очень неприятно. А сейчас странно: фильм в прокате, а почти все участники съемок уже мертвы. Мой друг, который написал музыку, тоже умер. Ему было всего 40 лет, и он так и не смог увидеть полную версию фильма на большом экране. Так что «Величайшего кутюрье» сложно воспринимать как счастливую историю.

Карл Лагерфельд и Ив Сен-Лоран в окружении моделей, 1954

Сам Ив Сен-Лоран тоже не видел фильм?

Нет. Даже если оставить в стороне сложную историю с прокатом, мне кажется, ему было не до этого. После премьеры в Париже мы снова начали общаться с Доминик Дерош (близкая подруга и помощница Ива Сен-Лорана. — Прим. ред.), она мне много рассказала. Я спросил у нее, что происходило в Доме после того, как я ушел, что случилось с Сен-Лораном. Она сказала, что конец был очень грустным. Он участвовал в создании еще двух коллекций и решил на этом закончить. Это оказалось для всех сюрпризом, и его начали спрашивать, чем же он теперь будет заниматься. Он сказал: «Возможно, я бы хотел заниматься театральной сценографией. Но для начала мне нужно научиться перспективе» (смеется). Ему наняли учителя рисования, чтобы изучать перспективу. У них было два занятия. Представьте себе: 65-летний Сен-Лоран и учитель рисования. После двух уроков Сен-Лоран подошел к Доминик Дерош: «Какая это скука! Я передумал. Я больше не хочу учиться перспективе». На том уроке Сен-Лоран последний раз взял в руки карандаш — до конца жизни он больше не рисовал. Следующие шесть лет он просто ничего не делал. Это очень грустно.

В фильме есть сцена, где Сен-Лоран говорит, что попытается жить более счастливо. Думаете, у него не получилось?

Нет, конечно, нет. Это такая трогательная сцена. Как если бы тяжело больной человек, полный надежды, постоянно повторял: «Мы сделаем то, мы сделаем это». И в свой последний день он тоже говорит: «Мы сделаем это, мы сделаем то». Но нет, это невозможно. Эта сцена каждый раз разбивает мне сердце.

Кадр из фильма «Величайший кутюрье»

Фильм «Величайший кутюрье» в российском прокате с 13 июня.

Фото: Архив пресс-службы/ Getty Images/Марк Серый