Отрывок из книги «Сага о Щукиных. Собиратели шедевров» Наталии Семеновой

19 июня в Пушкинском музее открылась выставка «Щукин. Биография коллекции». Настоятельно рекомендуем не только запланировать визит, но и заранее прочитать новую книгу биографа коллекционера и научного консультанта экспозиции Наталии Семёновой «Сага о Щукиных. Собиратели шедевров». Публикуем отрывок о том, как первые зрители реагировали на полотна Матисса, когда Сергей Щукин выставил их в особняке.
Открытие выставки «Щукин. Биография коллекции» в Пушкинском музее

Битва за Москву

Сергей Иванович поместил картины на лестнице, которая начиналась под массивной аркой (все перекрытия старинного дома были сводчатыми). На площадку, где висел «Танец», можно было попасть, миновав первый марш. Своим «воздушным движением» «Танец», по словам Щукина, помогал ему «легче всходить по ступенькам» и как бы «возносил» его наверх, а «Музыка», наоборот, словно останавливала движение.

Панно висели под углом друг к другу, хорошо разглядеть их можно было лишь стоя на площадке второго этажа, а вечерами они больше напоминали гобелены или фрески. «Эффект неплохой. К несчастью, вечером, при электрическом освещении, синий сильно меняется. Он становится почти мрачным, почти черным. Но в целом я нахожу панно интересными и надеюсь однажды их полюбить. Я полностью Вам доверяю, — писал, едва скрывая разочарование, Щукин спустя две недели по прибытии панно в Москву. — Публика против Вас, но будущее за Вами».

Боевое крещение «Танца» и «Музыки» состоялось 6 декабря, во время Бетховенского концерта, устроенного во дворце Трубецких. Накануне в Знаменском появился Илья Остроухов. Попечитель Третьяковской галереи поспешил первым увидеть только что прибывшие панно, которые нашел ужасными. Сергей Иванович не посмел возразить и даже позволил не забирать их после его смерти в Галерею, которой три года назад завещал свою коллекцию князь Сергей Щербатов, принадлежавший к числу откровенных противников «невыносимых по наглости вещей» Матисса, вспоминал, как Сергей Иванович жаловался ему, что, оставаясь наедине с картинами, ненавидит их, борется с собой, чуть не плачет, ругает себя, что купил, но с каждым днем чувствует, как они все больше и больше «одолевают» его.

Такое с Щукиным случалось нередко. Впервые видя картину, он испытывал необъяснимое возбуждение: появление знакомого чувства нервной дрожи заставляло брать вещь, не раздумывая. Только потом, оставшись с полотном один на один, Сергей Иванович начинал искать причину, заставившую сделать подобный выбор. Привыкать к картинам порой приходилось долго и трудно. Крайне редко это не удавалось вовсе. «Ну да, я не требую, чтобы сразу с картиной жить надо, чтобы понять ее, год надо жить по меньшей мере. У меня самого бывает: иного художника несколько лет не признаешь. Потом открываются глаза. Нужно вжиться. Очень часто картина с первого взгляда не нравится, отталкивает. Но проходит месяц, два — ее невольно вспоминаешь, смотришь еще и еще и она раскрывается. Поймешь и полюбишь, — убеждал Сергей Иванович корреспондента газеты «Русское слово». — Вы не смотрите на них как на картины. Смотрите как на фаянсовую тарелку, на изразец. Это красочное пятно, которое радует глаз. Ну, смотрите! Ведь замечательно? Великолепно? Какое тонкое соединение красок, какой вкус, какая смелость!» В письмах Матиссу русский патрон был более осторожен: «Я начинаю с удовольствием смотреть на ваше панно «Танец», что касается «Музыки», то это придет».

Бенуа был прав — полюбить доставившие владельцу столько страданий «Танец» и «Музыку» было подвигом. Зрелище матиссовских панно потрясало. Однажды увидев, забыть их было уже невозможно. «Внизу в передней был ливрейный швейцар, а поднявшись по лестнице на второй этаж, сразу же "ошарашивал" Анри Матисс. По тем временам это было столь необычно, что даже мы, люди искушенные, приходили в волнение. Так были смелы и необычны панно Матисса: круг скачущих красно-желтых юношей на красивом голубо-синем фоне. Ну, конечно, и формы этих голых тел далеки были от форм "академических"... Теперь это все стало как-то обычно и даже иногда скучновато, ну а тогда в богатой, морозной красивой Москве с чудесными пятничными щукинскими обедами, с ливрейным швейцаром — Матисс такой контраст, как сильнейший перец действовал», — вспоминал в середине 1930-х годов Сергей Виноградов.

«Я был сегодня у Щукина... Нужно ли говорить, что при частом посещении лучшие вещи не проигрывают нисколько — напротив, на них хочется смотреть без конца — например, на "Завтрак" Клода Моне, на "Натюрморт" Сезанна, на вещи Гогена. Но что особенно поразило, увлекло и захватило нас, что было торжественным, полным заключительным аккордом — это новая фреска Матисса — "Хоровод", — написал сестре потрясенный увиденным молодой скульптор Борис Терновец, назначенный после революции директором Музея нового западного искусства.

— Я был буквально опьянен ею: на синем фоне несется хоровод женщин... Если стоять в полутемной комнате рядом и слегка прищурить глаза — получается что-то фантастическое, сказочное, все оживает, движется, несется в диком неудержимом порыве. Это лучшее из того, что создано Матиссом, и, быть может, лучшее из того, что вообще дал пока XX век. Это не живопись (ибо здесь нет формы), не картина — это иной род декоративно-монументального искусства — в тысячу раз сильнейший и потрясающий».

Едва панно появились в Москве, как Щукина немедленно обвинили в том, что своими покупками он причиняет вред России и русской молодежи. Это, как ни странно, только укрепило его веру в Матисса. «Из-за Вас надо мной понемногу издеваются». «Я надеюсь когда-нибудь победить, но надобно еще несколько лет борьбы». «Я полон веры в Вас и уверен в Вашей победе». «Я с удовольствием думаю о Ваших картинах и надеюсь иметь их много». И так в каждом письме.

«Матисс для меня выше, лучше и ближе всех... Ведь у него праздник, ликование красок...

— Пойдемте сюда! Пойдемте, — воскликнул Щукин и побежал куда-то через комнаты... Он распахнул дверь на внутреннюю лестницу и отступил в глубину полутемной комнаты...

— Смотрите! Отсюда, из темноты смотрите!

Мы глядели на панно Матисса над лестницей. На ярко-зеленой земле, под ярко-синим небом кружились, сцепившись, обнаженные ярко-красные человеческие фигуры.

— Ну, смотрите! — вдохновенно говорил хозяин. — Какие краски! Лестница освещена этим панно. Правда ведь?»

«С двумя большими панно мне придется выдержать большую борьбу», — писал Щукин Матиссу по возвращении в Москву, предвидя негодование, которое обрушится на «Танец» и «Музыку», а потому просил исполнить для него два натюрморта, причем срочно. Натюрморты, жанр более легкий в восприятии, объяснял Сергей Иванович, «помогут добиться того, чтобы Вас принимали лучше».

Фото: Архив пресс-службы