Север ветерный: колонка Александра Добровинского

Александр Добровинский отвечает на извечный женский вопрос жительницам Нижневартовска.
Север ветерный колонка Александра Добровинского

На дне рождения художника Никаса Сафронова в ресторане отеля Hilton тысяча двести самых близких друзей гуляли и от избытка водки слегка бесились.

— Александр Андреевич! — режиссер Стефанович пытался прорваться ко мне с каким-то важным вопросом.

Не получилось. Из-за шума ничего не было слышно. Наконец оркестр смолк, потные натанцевавшиеся гости присели за стол и начали интенсивно жевать. Понимая, что времени у него немного, Александр Борисович мягко вклинился в чавкательную паузу:

— Я хотел кое-что узнать про сегодняшнюю девушку из гостиницы.

— Что за девушка? Ты же мне говорил, что никогда не пользовался платными часовыми услугами? Александр! Как же так? — под общее улюлюканье попытался подловить меня народный любимец Марк Рудинштейн. — А если ты мне скажешь, что она была в гостинице завхозом, то, зная Сашу Стефановича сорок с чем-то лет, я тебе просто не поверю.

— Мы с Александром Андреевичем задумали сделать сериал по его рассказам в «Татлере», — объяснял присутствующим бывший муж Пугачевой. — Вот он мне и преподносит свои истории. Так что сегодня утром я получил шедевр про некую жрицу любви, которая при ближайшем рассмотрении оказалась, да простят меня дамы, еще и шлюхой.

— Какой неожиданный поворот! — заметил главный интеллигент отечественного кинематографа режиссер Владимир Хотиненко. — Александр, колитесь.

Прочесть новый рассказ в такой компании? Большая честь для любого писателя. А для скромняги адвоката так вообще. Я достал из кармана еще не отправленную в редакцию рукопись и начал читать вслух.

...Правую руку оттягивал портфель, левую — три огромные папки для завтрашнего суда. После четырехчасового мозгойогства очень хотелось выйти на улицу и подышать свежим воздухом. Но на улице было минус сорок два, а может быть, и все сорок четыре. «Хотя кто им там считает...» — как говорят в Одессе со вздохом. Даже если бы на улице была теплынь в минус тридцать, я бы все равно в костюмчике расцветки Prince de Galles (по-нашему — «принц Уэльский») с бабочкой а sortie (не путать с WC) и в замшевых Hermès смотрелся бы на улицах Нижневартовска странно, но недолго.

Еще сегодня утром, ничего не подозревая, я сидел в своем московском офисе и смотрел на новую секретаршу с чашечкой кофе в холеных лапках, готовясь дать ей последние наставления перед встречей с клиентом. И тут раздался звонок.

— Ты уже все знаешь? — без «здрасьте» сказал Изя. — Не притворяйся. Лешу-адвоката ночью приняли. Какой-то бред. Нашли солдатскую причину в аэропорту и приняли. Выпустят, конечно, но после завтрашнего суда. А мы как утром без адвоката? Блеять, что ли, должны? Так что выбора нет. Я уже поставил нам борт во Внуково. Летим вместе. Миша с нами. Пока.

Я начал рассказывать про беременную жену и женихающуюся с кем-то тещу, про сегодняшний запланированный поход в театр, про несварение желудка и новую секретаршу. Изя слушал с интересом, не дышал, но и не говорил ни слова. Я рассказал еще раз. Бесполезно. «Про театр и тещу забудь!» — попросил я шепотом. Нормальный человек бы тут же спросил: «Почему надо забывать про театр», но Изя был ненормальным и ничего не сказал. Я начал более подробно про последствия от несварения желудка... Усилил акценты... Но тут ухо сотряс телефонный звонок. Звонил Изя!

— Ты все слышал? — спросил я.

— Я ничего не слышал — сразу разъединился. А ты что-то говорил? Не важно, расскажешь в самолете. Давай быстрее. Машина уже внизу.

— Какая машина?

— С мигалкой. Не заморачивайся. Только бумаг никаких не трогай, а то вице-премьер мне голову оторвет...

Спорить с десятой строчкой Forbes было бесполезно. Я с тоской посмотрел на свой кабинет и спустился вниз...

Это была тяжелая, очень упорная, экономическая и, к чести сторон, исключительно холодная (несмотря на девяностые) война. На кону была многомиллиардная компания и небольшая кучка многомиллионных в довесок.

Город Нижневартовск в эти годы был небольшим, неуютным и очень скучным. Единственная человеческая гостиница в округе, которая, конечно, была названа в честь все той же нефтяной компании, обладала причудливой конфигурацией. На первом этаже располагались две переговорные, бизнес-центр и ресторан с тощим баром, а на втором — двенадцать трехкомнатных номеров люкс с огромным холлом. И все. Более идиотский отель представить трудно, но красный директор, который заработал на турецком строительстве этого шедевра колоссальные деньги, ходил очень довольный.

Самое забавное заключалось в том, что обе финансовые группировки спали в одном — единственном — отеле и, соблюдая приличия, здоровались и перебрасывались новостями о «блинах и пряниках». Это мне рассказал по дороге из аэропорта местный слегка зашуганный происходящим начальник протокольного отдела нефтяной компании. Было такое впечатление, что ему очень хочется спрятаться в какую-нибудь будку и закрыть лапами глаза от страха.

Действительно, «напряжеметр» атмосферы чувствовался уже при приближении к забору и КПП гостиницы, которая смахивала на хорошо знакомые советскому человеку «крытые зоны» отдыха и непионерские лагеря. Я нервничал, и было понятно почему.

Завтра начинался суд. Ведущего юриста Изи, Лешу Зеленского, арестовали в аэропорту из-за якобы феноменального сходства с разыскиваемым уже много лет маньяком Фонькиным. Через несколько дней, выводя Алексея на улицу, я сравнивал фотографии обоих хлопцев. Определенное сходство, конечно, было. Приблизительно как у Карла Маркса с Валуевым. Не более. Но разбогатевшие менты думали иначе.

Итак, с дикого сибирского мороза мы зашли прямиком в ресторан гостиницы.

Они все обернулись разом, но из-за стола вышел только он один. Остальные просто тихо поздоровались. Вражеский адвокат Игорь Борисович Липкин, юрист в третьем поколении и главный генератор всех козней, шел мне навстречу, неся с собой лицо мужа, получившего на Новый год в подарок от супруги свежую гонорею. Я тоже протянул руку и сделал несколько па в его сторону. Мы встретились посередине зала, под тенью огромной неработающей хрустальной люстры, как русский Пересвет с татаро-монгольским Челубеем, хотя различия с Куликовской битвой все-таки были. Во-первых, сошлись два еврея, а во-вторых — обрезы свои мы так и не достали.

Игорь Борисович носил шейный платок, я — бабочку. Наши бабушки когда-то учились вместе в одесской гимназии и с тех пор друг друга люто любили. Это светлое чувство генетически перешло и нам.

— Александр Мордехаевич! Сам! Снизошел! Что случилось? А где мой друг Зеленский? — поправив свой вечный шейный платок, заголосил коллега.

— Гершензон Борухович, дорогой! Я просто соскучился. Вот и прилетел. А Алексей вас ждет. Он мне сказал, что через несколько дней переуступит вам свою съемную комнату. Я ничего не понял, но Леша просто попросил передать его слова.

Мы мило поболтали еще пять минут и разошлись по своим углам.

— Он за все ответит! — процедил сквозь зубы мой Миша, глядя с ненавистью на Липкина и продолжая садистски жевать варенье из местной морошки.

На кровати полулежала моя знакомая, абсолютно голая и слегка взлохмаченная.

Две переговорные — два клана. Я с тоской посмотрел на тяжеленные красные папки, и мы начали работать. Через пару пачек сигарет первым сломался Изя и, сославшись на то, что ему еще надо кое с кем поговорить и расслабиться перед завтрашним кошмаром, покинул компанию. Миша продержался еще полтора часа и отвалил тоже. Я остался один на один c местным юристом из наших и кое-какими соображениями по поводу предстоящего процесса. Из соседней переговорной время от времени доносились истерические обрывки монолога: «Ты видел, кто приехал? Нет, ты видел?! Все! Понимаете, все пропало! Суд перекуплен! Я увольняюсь. Я не могу работать с нечестным, кидающим нас правосудием. Вы все радовались, что они у нас взяли так мало? Я один спрашивал, почему такая дешевка в местном суде? Вот, оказывается, почему! Вы видели эту довольную рожу? Это он нам подставил в аэропорту никому не нужного дебила Лешу. Менты, конечно, были в доле, взяли деньги с двух сторон и загребли придурка. А этот в бабочке прилетел! В эту дыру в бабочке! Он не просто прилетел. Он издеваться сюда прилетел! А вы знаете, что лежит в его сраном портфеле? Там лежит разорванная грелка с моим именем на лицевой стороне! Он все просчитал. Как он нас обвел вокруг своего еврейского пальца! Какой я кретин! Я должен был это предвидеть. Мне еще бабушка говорила...»

Проводив местного никчемушника до дверей, я зашел в лифт и поднялся на второй этаж.

Правую руку оттягивал портфель, левую — три огромные папки для завтрашнего суда. Часы, несмотря на бесполезный турбийон, показывали точное время. Двенадцать пятнадцать.

Холл второго этажа утопал в толстенном ковре, который полностью поглощал мои шаги, но не глушил какие-то всхлипы на одном из диванов. Краем глаза я увидел зарытый в подушки женский силуэт. Не обращая на диван никакого внимания, я подошел к своему номеру, поставил на пол портфель, достал ключ и тут услышал неожиданное:

— Молодой человек! Помогите мне, пожалуйста. Очень прошу.

В холле второго этажа в этот момент нас было немного: плачущий женский голос и я. Пришлось обернуться.

— Прошу прощения. Вы, наверное, тоже из Москвы, как все здесь сегодня? Я только что заработала двести баксов с одним из ваших, а швейцар сегодня злой на меня. Хочет все отобрать и еще грозится легавым сдать. Наверное, Наташка подговорила. У нее на меня зуб. В час ночи охрана пойдет по этажам и меня отсюда выведет. А там этот гад! А у меня мама болеет. Лекарства надо покупать. Папа умер в прошлом году, я одна в семье работаю. Ну и учусь, конечно. А вообще, я в Москву уехать хочу. В кино сниматься. Меня ваш приятель обещал в следующий раз с собой забрать. Сказал, что могу у него пожить...

— А что вы хотите, чтобы я сделал? — с удивлением спрашиваю, думая о гнусном Изе, который, сняв стресс, выставил девчонку на мороз.

— Можно я у вас посижу до восьми утра? Утром приходит новый швейцар Иван Алексеич, мамин друг. Добрый такой мужик. Он меня всегда за двадцатку выпускает. А впускает вообще бесплатно! Я тихо посижу. Умоляю! Пожалуйста! — и опять заплакала.

«Сердце не камень», — любила говорить тетя Фира, принимая пятикаратник от очередного любовника. Я открыл дверь и пропустил девушку вперед. Будущая фрейлина Изиной жены по-хозяйски раскрыла шкаф, достала оттуда плед, скинула сапоги и, запрыгнув в большое кресло в гостиной, уютно свернулась калачиком.

— Только я вас очень прошу, не приставайте ко мне сегодня. Я так устала, сил нет. Хотите — завтра приду со скидкой? А сегодня просто засыпаю...

Что-то трогательное было в этой «Красотке». Но я не был персонажем Ричарда Гира, и платная любовь на полчаса меня никогда не интересовала.

— Без проблем. Отдыхай, — сказал я и ушел к себе в спальню.

«Все не так просто в этой жизни...» — думал я левым полушарием, аккуратно снимая брюки «принца Уэльского». В силу обстоятельств на мне был весь мой сменный и бессменный гардероб, а выглядеть в суде надо будет все-таки прилично. Аккуратно развесив все на стуле, я обнаружил в ванной зубную щетку, бритву и остальные причиндалы номера люкс. И уже под душем, счастливый и усталый, я прогонял через голову очередную банальность типа «Все-таки жизнь — хорошая штука, господин адвокат!». Полотенце в гостинице было качества парижского Ritz. Я насухо вытерся, почистил зубы, причесался и вышел из ванной в свою спальню. В эту секунду моя жизнь резко поменялась. До этого мгновения я считал ее насыщенной и бурной. Я ошибался. Все предыдущие годы я жил просто в штиле.

На кровати полулежала моя коридорная знакомая. Абсолютно голая и слегка взлохмаченная. Ее широко расставленные ноги были согнуты в коленях, а к груди была прижата небольшая подушка. Мои вещи: костюм, рубашка, бабочка, ботинки и даже трусы — были разбросаны по всей комнате, а один носок висел на телевизоре. Надо сказать, что по понятным причинам я тоже был не очень одет.

Нет, в моей жизни встречались люди, которые при виде голого меня испускали легкий крик удивления или стон отчаяния. Но тут?! Она заорала так, что могла разбудить тещу с женой в Москве! Это был не крик, это было что-то иное. Огонь в здании Владимирского централа в середине восьмидесятых согнал к тюрьме шестнадцать пожарных машин (пожар надо было тушить), тридцать пять милицейских (зэки могли сбежать) и десять скорых (охрана могла пострадать). Все сирены были включены одновременно. Говорят, что в городе оглохли даже коты. Так вот по сравнению с криком в моем номере это был этюд пианиссимо для арфы или лютни без оркестра. Я даже не понимал, каким местом она кричит. Не говоря уже — для чего?! На меня нашел столбняк, и в этот момент с треском распахнулись все двери, и в спальне стало тесно. Вошли: полковник милиции с носом модного в том сезоне цвета «мов», два худосочных лейтенанта, две тетки с гаденькими улыбками и бесстрастный швейцар.

У меня что-то шевельнулось...

— Харе вопить, – тихо сказал полковник.

Вой немедленно смолк.

— Может, надеть на него что-нибудь? — спросила тетка-понятая.

— Не надо! — твердо ответил главный мент. — Нам еще фотки для газеты делать: «Московский адвокат пытался изнасиловать четырнадцатилетнюю дочь простого рабочего». Думаю, гражданин адвокат, вам в нашем городском СИЗО будет весело и уютно.

Девушка приподнялась на локтях и, не шевелясь, с интересом наблюдала за происходящим. Я же с тоской смотрел то на полковника, то на художественную эпиляцию в виде сердечка. Я, конечно, все понял, как только распахнулась дверь. Теперь перед глазами проходили этапы неожиданно приближающейся к концу жизни: мама, мне пять лет и яблочный штрудель с надписью, школа, институт, первая и вторая любовь, Париж, вся наша веселая, дружная одесская семья, любимая, которая должна скоро родить, старшая дочь в платье принцессы, мой кабинет, книги, коллекции...

— Татьян, а Татьян, а тебе когда шестнадцать? — спросил полковник, обращаясь к малолетней паскуде.

— Через месяц, дядь Коль. Двадцать второго.

— Нехорошо получается, Игорь Борисович! Нехорошо! Большой срок можете получить. Что делать будем, гражданин Липкин? Сейчас, говорят, педофил получает десятку и укол какой-то химической муры. Раз — и вы уже кастрированный Барсик! Или, может, сами себе все отрежете?

Как странно устроен человеческий организм! Видения исчезли сразу, и то, что еще несколько минут назад сжалось от страха, неожиданно начало распрямляться и приобретать не подходящие к месту формы.

— Я должен позвонить соседу, — сказал я и, не дожидаясь ответа, набрал Мишу.

— Ты знаешь, что происходит? — выпалил я, как только трубка на том конце что-то пискнула.

— Тихо, не ори, — мягко ответил мой приятель. — Сейчас Гарика на малолетней телке берут. Я все устроил. Денег, правда, стоило кучу. Но это ему за Леху Зеленского!

— Вас к телефону, — ничего никому не объясняя, я передал трубку полковнику.

— Полковник Сиделькин слушает! — начал он безапелляционным тоном.

Их разговор был бурным, довольно эмоциональным и бесценным для филологов. На лице у полковника отображалась интеллектуальная овуляция. Потом к ней пришла и зачалась мысль. Видно было, что для блюстителя порядка это мучительный процесс. Принципиально не одеваясь, я продолжал стоять абсолютно голый. Это был знак презрения по отношению к находящимся в моей спальне уродам.

Отель смахивал на знакомый советскому человеку лагерь. Не пионерский.

— Ах ты сука!

«Ну наконец-то представитель правоохранительных органов начал смотреть в корень вопроса...» — подумал я, аналитически глядя на происходящее.

— Ты перед какой дверью села, фанера треснутая?! Как бабки вперед клянчить — ты первая! А как мозгой, а не жопой шевелить — ты где?

Продолжая ничего не стесняться, Татьяна, скрестив теперь ноги по-турецки, запричитала скороговоркой:

— Мне как сказали, так я и села. Сказали: поднимется клоун в шейном платке — вот он и поднялся. Я свои деньги честно заработала. Ни копейки теперь никому не отдам.

— Так тебе же сказали — клоун в шейном платке, а не клоун в бабочке, тварь проститучая! Ты разницу-то понимаешь, коза уродливая? Чему вас там только в школе учат? Александр Андреевич, я не хотел. Извините. Само вырвалось.

— Ой, не гони, полковник! Ты сам шейный платок с бабочкой где последний раз видел? Сказать в рифму? Я что, зря орала? Вещи, как сказали, раскидала? Раскидала. Голая легла? Легла. Даже показания о том, что он ко мне приставал, час назад подписала! Ты где, полковник, такую малолетку еще найдешь? В следующий раз веди дочурку свою конопатую! Или твоей жене рассказать, как ты во время радиопередачи Наташку в своем кабинете шпындил? И передача такая долгая была — «Шестьдесят секунд для женщин». В школе расскажу — умрут от смеха. Деньги не отдам!

— Ну ты! — осипшим фальцетом выдавил из себя полковник. Все шесть звездочек (по три на каждом погоне) были близки к апоплексическому удару. Однако накатывала усталость, да и приключений на сегодняшний вечер было уже достаточно. Я собрал девичьи шмотки в охапку и начал потихоньку выталкивать заслуженных идиотов Нижневартовска в коридор.

Капелла заговорщиков, суматошно извиняясь, выходила из номера задом. И тут меня осенило:

— Знаете что... У меня завтра с утра суд. А вы мне и рубашку, и костюм помяли и испачкали. Смены у меня нет. Так что вместо ваших вшивых извинений извольте привести все в порядок.

Засыпая, я слышал, как в гостиной две понятые и Таня-малолетка, разговаривая шепотом, сушили мою рубашку, гладили костюм, бабочку и даже трусы:

— Слышь, Танька, ты бы пошла, что ли, к нему. Зря такого человека обидели. Нехорошо получается. Хоть бабки немного отработаешь. А выдержка у мужика железная: ему срок светит, а у него ни один мускул не дрогнул.

— Не-а, один все-таки дрогнул, я видела! — и бабы тихо заржали.

Таньку уговаривать не пришлось. Она долго стучала, скреблась и даже говорила разные рекламные слова, но дверь в спальню была уже предусмотрительно мной закрыта на ключ. Я не стал уточнять, что, несмотря на то что я учился во ВГИКе, лавры Романа Поланского с его четырнадцатилетней американской историей мне не светят, что мне даже для скоротечных отношений нужны чувства и любовь, что моя женщина — это тридцать лет, и не важно, сколько ей на самом деле — она должна себя так чувствовать. Как говорила бабушка: «Поспать, поговорить и кофе попить». С девушкой по вызову это не удастся. Танюша восприняла бы этот монолог за ахинею и ответила бы что-то типа: «Да ты не парься, за все уплачено...» Я сделал вид, что сплю, уважаю Уголовный кодекс и ничего не слышу. Было начало третьего январской ночи тысяча девятьсот девяносто седьмого года.

Адвокат, гроза одних, спаситель других, коллекционер, гурман, дамский угодник. А с нашей легкой руки еще и писатель.

Гости Никаса лежали в салате от смеха, и выступающий с тостом на сцене Владимир Вольфович Жириновский не понимал, что происходит за десятым столом.

— Так что вы хотели спросить, Александр Борисович? — вспомнил я, убирая рукопись.

— Дело в том, что я сейчас пробую на одну роль некую Татьяну К. из Нижневартовска. Очень хорошая характерная актриса. По некоторым разговорам сейчас понимаю — точно она. Но я даже не знаю, что теперь делать. У нас, можно сказать, сложились отношения. Любовь, можно сказать. Вдруг это не та малолетка, хотя сердечко на месте. Точно как вы и описывали. Я могу показать фото?

Я посмотрел на экран телефона и задумался. Сказать правду? Товарищ расстроится. Обмануть? Нельзя. И он все равно расстроится.

— Вы же знаете, Александр Борисович, что проститутка — это профессия, а сука — черта характера. Но согласитесь, что это сочетание довольно редко встречается в повседневной жизни.

— Как же вы не правы, дорогой коллега, — вздохнул главный плейбой отечественного кинематографа и романтически закрыл глаза.

Фото: иллюстрация: Екатерина Матвеева