«Кутюр? Несколько вилл? Личный джет, чтобы перемещаться с одной на другую? Ну так вышло. При необходимости я легко могу от всего отказаться. И летать экономом». На этой театральной ноте, эффектно прозвучавшей в декорациях особняка на Кап-Ферра, завершилось интервью Марии Контэ для одного из первых номеров Tatler в 2009 году. Жизнь восприняла ее заявление слишком буквально. И решила проверить. Отняла всесильного мужчину. Пересадила в эконом. Послала болезнь.
Кто такая Мария Контэ? Она же Маша Тимофеева и даже Тимофеева-Рисовская? Сегодня это имя годится разве что для рубрики «Где они теперь», а тогда, на заре появления Tatler в России, она была повелительницей московского света, окруженной дымовой завесой легенд. Красотка, недюжинный ум и прыткое воображение, собственное агентство по организации чужих праздников, программа на телевидении, сборник эсэмэс-стихов, спа на Рублевке, должность музы при российских дизайнерах. «Муж» — таинственный граф Контэ, которого никто не видел. И отец ребенка, девочки Таис, которого видели все, кто интересуется расстановкой сил в первой десятке Forbes.
Имя мужчины — секрет Полишинеля, но называть его было не принято. Хотя Маша никогда не была классическим «вторым составом», уходящим на запасные пути всякий раз, когда случались Новый год, Восьмое марта или мужчинин день рождения. Она была признана, звана за государственные столы, имела все мыслимые и немыслимые привилегии. Масштаб личности ее покровителя перевешивал любые правила приличия, поэтому ее одинаково не любили и официальные жены, и закадровые любовницы.
Свой последний день рождения в запредельном статусе — тридцать три года — Мария отмечала в Зимбабве. Гостей доставили на пяти самолетах, местное племя, в жизни не видевшее цивилизации, исполняло ритуальные танцы, все прыгали с водопадов, и казалось, эти прыжки будут длиться вечно. Прыжок действительно случился. Головой вниз.
В какой-то момент она решила расстаться с папой Таис. Сейчас уже сложно объяснить почему. Говорит, что все еще любила и была любима. Ничуть не меньше, чем когда их на свою беду познакомил влюбленный в нее друг. И что папа Таис — лучший мужчина в ее жизни (не знаю ни одной девушки, которая, вкусив самый мощный афродизиак — власть, — считала бы иначе). Но что-то пошло не так. Ей вдруг показалось, что она должна изменить свою жизнь. Мучительное расставание в классике жанра «олигархический триллер» ее и подкосило.
Малюсенькое пятнышко на коже. Ну, полечу в Германию, там врачи хорошие, вырежут, смешно говорить. Все будет нормально.
Становилось только хуже. Она вспоминает, как доктор зашел к ней в палату и сообщил, что химиотерапия не дала результатов. «Когда ты долго в этой игре, уже нет серьезного сострадания — закусывания губы, слез медсестры в красном колпачке. Врачи на этом этапе циничны. От ужаса и страха мне захотелось пить. Но я не могла поднять руку и взять стакан. Полное бессилие. Сколько оно продолжалось, понять сложно. Но, видимо, мне настолько нужно было попить, что я кое-как дотянулась до воды. И случилась истерика, а потом катарсис. Я стала вести с собой диалог: «Кто дал тебе воды, Маша?» — «Я дала». — «Скажи громко, кто дал воды?» — «Маша, я, я». Внутренний голос, кто-то сильнее меня говорил: «Маша, я всегда рядом, понимаешь? Я никогда тебя не бросаю — ни в радости, ни в горе. Даю тебе воду, когда хочется пить. Друзей, когда тебе одиноко! Я нахожу тебе любовь, утоляю твой голод, твою скуку, образовываю тебя. Это я набираю номер нужным людям! Я твой лучший преданный друг. Так почему ты любишь кого угодно, кроме меня? Дружишь с кем угодно, но не со мной? Почему ни разу за то время, что мы с тобой, не сказала, какая я красивая и уникальная? Мне не нравится, как ты живешь. Я так больше не могу. Это не болезнь убивает тебя — это ты, Маша, убиваешь себя. И если эту жизнь надо закончить, я закончу. Все, что создал твой организм, он способен убрать — мне это по силам. Но я буду стучаться и бить в самые больные места, пока ты не услышишь. Пока не изменишься сама и не изменишь свою жизнь. Ты даешь мне кучу таблеток, которых я не хочу, кормишь пищей, которую я не ем, сидишь на диетах, от которых мне плохо. Куришь, от чего я задыхаюсь! Отравляешь алкоголем. Не спишь, не отдыхаешь и не заряжаешь меня энергией жизни! Мне так мало надо! Сон, воздух, здоровая еда, радостные мысли. Даже телефону нужно, чтобы его заряжали. Я не хочу умирать, но у меня нет другого выхода...»
Профессионально поставленный монолог (когда-то Маша Тимофеева занималась сценической речью, и, судя по всему, небезуспешно) звучит в кабинете клиники Rehab Family в Малом Ивановском переулке. Пока работает диктофон, я имею возможность рассмотреть собеседницу, с которой последний раз года три назад столкнулась перед туалетом в «Уильямсе». Глаза актрисы по ходу беседы с внутренним голосом вместо серых становятся прозрачно-голубыми. У нее короткие черные волосы и ухоженное, чуть загорелое лицо с минимумом косметики. Одета в черную майку и персиковый костюм Stella McCartney — cловом, как положено быть одетой онкопсихологу, консультация которого стоит пять тысяч рублей в час.
С основателем Rehab Family Михаилом Сагалаевым, сыном некогда большого теленачальника, юношей небезгрешным во всем, что касается запретных плодов, Маша (сама она родилась в семье среднего достатка на Олимпийском проспекте) знакома давно: «Студентами мы вместе употребляли наркотики. Да-да. Я этого никогда не скрывала. Более того, горжусь, что прошла этот коридор. Творческие люди — а я себя к ним отношу — склонны падать в алкоголь и наркотики. К счастью, мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что это не мое». В РГГУ, где Маша Тимофеева училась три курса (позже она блестяще окончила экономфак Института машиностроения), она перепробовала многое — остановившись в шаге от «всё». Ей повезло: заболела воспалением легких и не пошла на вечеринку, где друзья впервые укололись героином. Месяц валялась дома, а когда выздоровела, ребята уже вовсю сидели. Маша тогда всех заложила. Звонила родителям, била в набат, хотела спасти. С ней все рассорились, но сейчас, встречаясь во взрослой жизни, благодарят: «Если бы не ты, я бы, наверное, погиб».
Одним из тех, кто сам упал, сам поднялся и теперь помогает другим, был золотой мальчик Сагалаев-младший. С осени в его наркологической клинике со стационаром на Дмитровском шоссе и филиалом в Китай-городе действует отделение новой для России специализации — онкопсихологии. Под чутким руководством Маши работает целая команда: детские психологи, психологи-аниматоры, специалисты по йога-психосоматической разблокировке. Маскотерапия, кино- и арт-терапия.
Шесть лет, прошедших с того самого стакана воды, Маша потратила на учебу. Объездила весь мир, стучалась во все двери и во все методики, встречалась с индийским гуру, маститым австрийским психотерапевтом, который десять лет никого не принимал, и русской девушкой-психологом Анной Иотко, которая сказала «Вы такая красивая» в тот момент, когда Маша боялась взглянуть на себя в зеркало. Метод, по которому она работает, трудно описать двумя словами. Я поняла лишь, что Контэ действует не по учебникам, а с того места, с которого исцелилась сама. По ее глубокому убеждению, в состоянии полнейшей безысходности заложен самый большой ресурс. В патовой ситуации скрывается подарок. Везде, где есть конец, есть и начало. «Уход — это точно твой выбор. Пока я хотела уйти, я уходила. Как только у меня тут появились дела, я решила остаться».
Не все пациенты, особенно те, у кого хорошая память на светскую хронику, воспринимают онкопсихолога Марию Михайловну всерьез. «Недавно вот пришел один мужчина: «Ну и че ты тут сидишь?» — «Простите, а где я должна сидеть?» — «Дома должна сидеть. Ну кого ты лечишь тут? Развлекаешься? У тебя что — денег нет? Тебе денег дать, может?» Или вот была недавно одна девушка с серьезной наркозависимостью. Модная, на понтах, красивая. Друг попросил. Мы с ней сделали практику. «Сколько я должна?» — «Пять тысяч». — «У меня нет с собой таких денег». Я говорю: «Почему ты считаешь, что грамм кокаина может стоить дороже, чем моя консультация? Если от кокаина тебя штырит, а от меня нет, иди употреблять его и не приходи больше». Девушка встала и оплатила десять сеансов. Штырит, значит.
Или пришла одна очень известная пожилая женщина. Двести пятьдесят пять охранников. С порога набросилась: «Я таких, как вы, знаю. Мой муж с такими и гуляет». Я говорю: «Ясно, давайте к теме». Она кричит, что у мужа последняя стадия, они не понимают, что делать, уже готовы ребенка сделать донором. Крик продолжается тридцать минут, сквозь него не продраться. Но в какой-то момент мне все же удалось сделать с ней упражнение, которое я условно называю «Попробуйте». И мы стали регулярно заниматься. Она говорит, что начался лучший период в их с супругом отношениях. Люди, прожившие тридцать пять лет вместе, учатся заново знакомиться друг с другом. «Он, оказывается, петь любит, в ванной всегда пел, вы представляете? А я и не знала». Эта мощная женщина приходит ко мне, плачет и говорит, что больше нигде не может плакать, так как муж, охранники, статус. А слезы — это доверие».
Иногда приходят и по житейским вопросам. «Научите, как получить олигарха». Контэ неизменно отвечает: «Вы не представляете, какой это труд — с ним жить. Вы готовы трудиться двадцать четыре часа?» Она видит на моем лице непонимание и считает нужным уточнить: «Обо мне говорили, что если бы в своих отношениях я трудилась не двадцать четыре часа в сутки, а двадцать три, ничего бы не получилось. И точно: как только я стала трудиться на час меньше, все начало рушиться. Час пошел лично на меня — и его-то стало не хватать. Представьте себе полное погружение в жизнь человека. Всегда хорошее настроение. Всегда эрудиция, всегда литература, всегда экономические сводки. Вы готовы любить человека тотально? А если ему завтра понадобятся патроны, чтобы всех расстрелять, готовы быть той, которая поднесет патроны? Ведь именно в моменты падений — а в биографии сильных мужчин бывают драматические периоды — и проявлялась сила любви их женщин. Женщины рядом с мужчинами, подобными моему, были личностями с большой буквы. Все занимались самообразованием. Ну а если и были домохозяйками, то исключительными в своей роли. У меня есть подруга, которая сама накрывает столы на пятьдесят человек и печет торт. Рублевская жена, которая может стрелять, копать, драить — все что хочешь. Мать троих детей — без помощников. Ее муж недавно сказал: «Маша, я преклоняюсь перед твоей красотой». На что я ответила: «А я преклоняюсь перед красотой твоей жены, потому что у нее есть то, чего нет у меня. Ты живешь с ней всю жизнь, а я одна». Я никогда не была замужем. Подруга говорит мне: «Я дружу с тобой потому, что ты такая свободная». А я хочу такой несвободы, как у нее».
«Так что, девочки, либо трудиться — либо идите на НЛП», — шутит Мария. Курсы письмоманипуляции, искусство диалога в вотсапе, школа гейш, уроки игры на флейте — все эти дисциплины она считает чистой воды надувательством. «Знаете, чем я отличаюсь от тех девочек, что задают мне вопросы про олигарха? — продолжает она. — Тем, что я трудилась, чтобы любить, а они — чтобы поюзать. Хочешь машину? Скажи честно: «Хочу машину», — и он купит, если видит, что она тебе действительно нужна, а не для понтов. Но когда тошно от мужчины, но ты, сука, хочешь эту машину, никогда ее не получишь. Или же потом будет так: «Ой, я такая хорошая, а он избивал и все отобрал». Умные, проницательные мужчины просчитывают все на десять шагов вперед, иначе бы не были теми, кто сегодня есть. Ты только подумала, а он уже знает. Они по́том и кровью зарабатывают эту энергию, а ты хочешь сесть на них и свесить ножки. Когда всё дают, потом всё отнимают. Обесценивая женщин как личностей — вернее, обесценивая только тех, кто личностями никогда и не был. Бедные они, несчастные... Не надо им туда, нету там счастья, нету. Ведь если они сами не умеют быть счастливыми, то как смогут сделать счастливым другого?»
Видимо, чтобы это понять, надо хорошенько прыгнуть с южноафриканского водопада. «Понимаете, — увлекается воспоминаниями Маша, — я начинала в уникальное время. Эти мальчики еще не были сформированы, они только поднимались. Мы все вместе — с охранниками — обедали в McDonald's, потому что тогда охранники были не для понтов, а чтобы тебя не убили. Пистолеты с собой носили.Тогда еще не было слова «олигарх». Мы дарили друг другу золотые цепи, вместе пробовали устриц, ходили в походы. Другая романтика. Мы были первыми и знать не знали, что такое официальная или неофициальная любовница. Сегодня больше нет таких историй, нет грандиозных подарков, праздников. Эти ребята садятся на кухне, открывают консервы, собирают друзей – и все счастливы. Нарядами не удивишь, цацками не удивишь. Все стало некрасиво, пошло, незавидно. Все эти лифты отдельные, ковровые дорожки, корабли. «Леня концерт Робби Уильямса устроил, а мы давайте Шакиру позовем...» Сегодня так не делают. Сегодня под гитару поют — не потому, что денег жалко, а просто ценности другие».
От нее самой, яркой представительницы ушедшей эпохи, осталась только фамилия — Контэ. Так был ли граф? «Был, — терпеливо, явно не испытывая интереса к предмету, объясняет Маша. — Сегодня я могу развеять эту легенду. Он служил адвокатом, у него действительно есть палаццо де Контэ в Тревизо, но наш брак был заключен только для того, чтобы у Таис были документы». Хотя некоторые друзья любя называют ее «графинюшка».
Она по-прежнему живет в своей квартире на Старом Арбате. Встает в шесть утра. С семи до восьми пробуждает кундалини или медитирует. Раньше пяти минут не могла пробыть наедине с собой. А сейчас состояние тишины — единственная зона, где она встречается со своей внутренней Машей: «Я нашла потрясающего человека, который столько всего знает». Раз в две недели приезжает в свой спа, отданный в управление брату, и там совершает необходимый женский техосмотр. Интерес к моде утратила — может неделями ходить в одном и том же, а потом зайти в ЦУМ и переодеться — на самостоятельно заработанные деньги. Недавно к ней домой приехала девушка-стилист — разобрать старый гардероб. Некоторые вещи оказались с ценниками. Стилист три дня фотографировала закрома и составляла из них луки. «Пятьдесят процентов — это, конечно, Чапурин. Мы очень дружили. Я выступала в разных образах: и школьница, и учительница, и монашка. Я уже тогда хулиганила – носила парики, чалмы. Поэтому, когда мне вдруг стало необходимо носить чалму после химиотерапии, никто не удивился».
Иногда восьмилетняя кудрявая Таис, которую все, кто знает папу, называют его копией, подходит к маме, стягивает с нее шапку и смотрит, на месте ли волосы. Дочь до сих пор боится, что мама снова сильно заболеет. Собственно, до конца болезнь не прошла. Периоды ремиссии — сон, спорт, красота (Контэ не курит, не пьет, тщательно следит за речью, не отказывая себе только в слове «сука») — сменяются обострениями. Которые бьют не только по самочувствию, но и по внешности. «На Новый год у меня был серьезный сбой — отек десять литров. Ничего нельзя сделать. Только спрятаться и приводить себя в порядок. Таис всегда со мной. Успокаивает: «Ничего страшного, пройдет. Ты все равно очень красивая у меня». И даже говорит: «Не хотите ли, мама, селфи сделать?» Тяжело очень — не можешь построить личную жизнь, нормальное общение. Но, слава богу, меня не бросает та, кто тогда подала стакан воды. Я с ней ложусь и встаю. Когда ты находишь это в себе, отпадает необходимость в мужчине. И даже если моя жизнь выглядит не так, как принято, она, возможно, комфортна как никогда. Как же вкусно оказалось жить! Начинаешь «гурманить» воздух, природу, людей, эмоции — все то, что казалось бредом, когда ты была здорова».
Не то чтобы она никогда не срывается. Срывается. Совершала страшные поступки. Делала больно людям, потому что была замкнута в болезни и боялась из нее выйти — было стыдно. Поэтому, когда пациенты признаются ей, что сорвались — снова алкоголь, наркотики, — она успокаивает: «И у меня это было, причем совсем недавно. Вы будете много раз падать, но именно в этом состоянии находить ресурс для взлета. Пока мячик не ударится о дно, он не подлетит вверх».
Свой тридцать девятый день рождения Контэ праздновала в Cafe del Mar, у Леши Гарбера, с отцом которого в той, прошлой жизни была весьма дружна. Объявила красный дресс-код, потому что красный для нее — цвет крови, жизни. Попросила вместо подарков принести красные конверты (три миллиона рублей отправились в помощь онкобольным детишкам). Позвала друзей. И точно знала, что некоторые придут сюда в последний раз. Скажут: «Крыша поехала. Как она могла отказаться от такого человека?»
И правда, как? Она вновь и вновь задает себе этот вопрос. Ведь страшно было даже не то, что придется летать экономом, — у нее всегда было ощущение, что не она летала классом, а класс с ней. Теперь все придется делать самой. Все-все. Нет этих десяти-двадцати «лучших друзей», которые жили на твоих лодках, спали в твоих домах. Испарились, как мираж. Осталась одна подруга при статусе и деньгах, которая независимо от того, что с Машей происходит, звонит и весело щебечет в трубку: «Машка, я по тебе скучала». Эта она, кстати, привезла Маше первого доктора.
Свои тренинги онкопсихолог Контэ начинает с любимой метафоры: «Вы это знали! Вы этого хотели». Пациенты удивляются и пугаются, но Маша терпеливо объясняет: мы всегда заранее знаем, что с нами произойдет, и сами формируем события. Показать, как это работает в пространстве и времени, и есть суть ее работы. Сначала возникает мысль. Мысль формирует действие. Действие — привычку. Привычка — характер. Характер — судьбу. Меняйте мысли — измените судьбу. Потихоньку ей это удается. Сегодня в ее жизни наступил долгожданный период покоя. Не сразу, конечно. Сначала было знакомство с собой, потом – взаимопонимание, дальше — мир и тишина. Тишина столь звенящая, что многих она даже пугает, а между тем именно в моменты абсолютного покоя внутри нас происходят самые мощные трансформации.
«Мое прошлое наконец-то заключило мир с настоящим, — говорит Маша все тише. — Я обрела благодарность, прошлое наконец-то принесло мир в мою семью. Сегодня меня переполняют эмоции жизни. Я не одинока — я свободна. Понимаете, когда у меня все забрали, когда я потеряла здоровье, я поняла, что меня не существует. Нужно было заново узнавать себя. Долгий процесс самоидентификации, потом отречения от себя. А потом принятия — со всеми взлетами и падениями. Я так долго жила в клетке собственного непонимания, что хочу пожить на свободе, в гармонии с собой. Маша сегодня стала занимать так много места, что нам с ней надо немного успокоиться». Она выдыхает. Сольное выступление подошло к концу. Глаза снова становятся серыми.
Фото: Владимир Глынин, Архив Tatler