Игорь Григорьев: бунтарь у микрофона

Любимый певец Рублевки — о том, как остаться антибуржуа в буржуазной России.
Игорь Григорьев фото и интервью с музыкантом о карьере и поисках себя | Tatler

Из окна кухни съемной квартиры в Большом Афанасьевском виден МИД. «Каждый вечер он горит, как замок Дракулы, — говорит Игорь Григорьев. — А я вот недоучился в МГИМО. Но если бы даже доучился, конечно, не пошел бы работать в МИД. У меня нет профессии».

Человеку, у которого нет профессии, сейчас сорок семь. Всю жизнь он изобретает себя заново. Только что выпустил свой первый музыкальный альбом «Корнукопия», о котором говорит так: «Он вообще самый дорогой в истории русской поп-музыки. Ибо мы его переписывали три раза. Писали с британскими музыкантами на дорогих английских студиях, а потом я приехал назад и выбросил семьдесят процентов материала. И писали вновь».

Теперь для него огромный бюджет, запись на Abbey Road и работа с музыкантами Принса и Бьорк — совсем не обязательные слагаемые успеха. «Мой опыт показывает, что все это не имеет значения. Музыка работает очень просто — она тебя либо касается, либо нет. А где она записана, вообще не важно».

Важнее, что за три года, пока шла запись, Григорьев окончательно вжился в свои песни. «Ты видел меня на сцене? Там гораздо больше меня, чем во всех аранжировках альбома». На знаменитом концерте в «Гоголь-центре», когда в зале были все-все-все, ему удалось завести публику так, что от песни «Шапка» у многих глаза были на мокром месте.

Чтобы добиться такого эффекта, Игорю пришлось уехать из Москвы и двенадцать лет искать себя. Наверно, он искал бы и дальше, если бы не закончились деньги. «Иногда так хочется послать все на хер, сесть на яхту и уплыть. Нет, что я говорю, — всегда хочется. Если бы не деньги, я бы не выступал».

Это обескураживающее признание артиста, способного выбить слезу из закоренелых циников. Честность — редкое достоинство. Он — такой, какой есть, он не пытается угодить публике, это ей надо привыкать к нему. Его музыка — взрывоопасная смесь грувов в духе Depeche Mode и украинских застольных песен, бразильских тропикалий и дуэтов с дивой шансона Любовью Успенской. Это смесь, от которой снобы кривят губы. «Очень сложно объяснить публике про Любу. Для меня она — шестнадцатилетний панк. Если бы мне приплатили, навязав Надю Бабкину, я бы сбежал. А для слушателей это один порядок посконных шансонных артистов. И только единицы понимают, что Люба уникальная. Я это всегда чувствовал. Когда она пела Шуфутинского «Люба-Любонька», для меня это — как Gogol Bordello!»

За все эти годы он не заработал даже на квартиру — все деньги уходили на путешествия и амбициозные проекты. «Не знаю, поймут ли читатели Tatler. Я никогда и не хотел квартиру в Москве. Я, по сути, номад, странник. Двенадцать лет провел с розовым пластиковым чемоданом. Он уже разбился, но я его не выбрасываю, потому что чемодан мне дорог как артефакт из моей жизни. Туда помещалось все, что мне нужно. Он путешествовал от Атласских гор до Амазонской сельвы. Я эти годы вспоминаю как более счастливые, чем годы взлета «ОМа».

Журнал «OM» Игорь придумал в 1995 году. «ОМ» был третьим моим журналом, я был более-менее дока, понимал, как процесс происходит». Григорьеву тогда было двадцать восемь. Концепция издания «для тех, кто хочет быть лучше и знать больше», напоминала поколенческий манифест. Журналу повезло с героями: Земфира, Илья Лагутенко, Рената Литвинова, Маша Цигаль, Ингеборга Дапкунайте только начинали. Многие из персонажей становились авторами — в «ОМ» писали Сергей Курехин, Наталья Медведева, Эдуард Лимонов. Сам Григорьев был и редактором, и персонажем, снимаясь в видеоклипах, появляясь на телевидении, — это был герой светской хроники не только своего журнала. Да и те, кто поработал в «ОМе», получили свои «пятнадцать минут славы» — от Ксении Соловьевой, главного редактора Tatler, до Анзора Канкулова, главного редактора Port.

Несмотря на декадентский образ (он и в жизни выглядел так, как в клипе Лики Стар «Одинокая луна», где изображал вампира) и склонность Григорьева к театральным эффектам (на работу его привозил водитель на белом «ягуаре»), работа в редакции была поставлена четко. Несоблюдение дедлайнов и опоздание на работу карались штрафами, что держало в тонусе склонных к богемному образу жизни литсотрудников. Зато всем давался шанс проявить себя. Вскоре редакторы начали делать свои тематические номера, они же писали к этим выпускам вступительные «письма редактора», сопровождавшиеся их фотографиями. Григорьев щедро делился славой с другими. Журнал стал лабораторией, в которой выращивали главных редакторов. Да что там редакторы — симпатичные курьеры становились героями фэшн-съемок и делали карьеру моделей! Незавидная должность курьера была желанной — ни в одном журнале я потом не видел более красивых скороходов. В эпоху «до интернета» редакторы вдохновлялись свежими западными журналами, узнавая из них, что модно и кто популярен, а иногда даже прямо копировали отдельные темы или статьи из The Face, ID, Details, Dazed&Confused, поставлявшихся в офис ежемесячно. О соблюдении авторских прав речи не шло: редакция воспринимала себя проводником культурной информации — какой уж тут копирайт. Игорь был человеком настроения — вернувшись из Лондона, мог переделать уже готовый журнал только потому, что был переполнен впечатлениями, которыми хотел немедленно поделиться с читателями.

Журнал «ОМ» (декабрь, 1996)

Я в «ОМе» отвечал за культуру и кино. Полтора года, проведенные в редакции, были прекрасными и невыносимыми одновременно — временем на грани эйфории и антидепрессантов. Когда в конце 1996 года меня пригласили делать киножурнал Premiere, я выдохнул с облегчением. Все, что происходило с Игорем потом, мне было интересно, но на расстоянии. Чтобы встретиться с ним снова, мне нужен был повод. И вот он нашелся много лет спустя. В ноябре 2013 года я застал его таким же молодым, как когда мы расстались. «Старят две вещи — бизнес и семья. У меня нет больших денег и, к счастью или сожалению, у меня нет семьи. Я понимаю, что не могу выйти на сцену не в форме. Для меня был шок, когда шесть лет назад Джордж Майкл выступал в «Олимпийском». Я разразился каким-то ужасным постом по поводу того, что человек не имеет права показываться в таком виде, а еще больше — обманывать ожидания публики». Но есть еще кое-что, что делает Григорьева вечным мальчишкой: умение начать с нуля. «Я прошел большую школу. Как на Севере — год за два. Но я закладываю мудрость в дальние углы своего сознания. И когда она мне нужна, я ее не достаю. Мне гораздо интереснее опять наступить на грабли, бабахнуться и оглянуться вокруг».

Вот и наш разговор совсем не похож на мемуары. У Григорьева нет ностальгии. Его не тянет в прошлое. «Разве что в детство. Но это у всех. Не отрезать».

В своем детстве он отчаянно пытался справиться со страхом сцены. «Мы все получали травмы, от которых избавляемся всю жизнь. С друзьями в таганрогской школе я разговаривал нормально, но как только меня вызывали к доске — читай, на сцену, — я от волнения не мог произнести ни слова. И чтобы не было репутации заики, я говорил: «Не знаю». А я был дисциплинированный мальчик, учил уроки. Мне ставили два, и отправляли домой. Я сбегал на речку Миус, садился в камыши, плакал. Потом где-то прочитал, что Цицерон, у которого были проблемы с дикцией, брал камешки в рот. Вот и я набирал в рот песок с камнями и рассказывал себе этот урок, за который получил двойку. И когда спустя много лет я ехал на концерт, то думал, что выход на сцену — это как будто в зале мои учителя и одноклассники, а я должен доказать, что я не заика».

Сейчас Григорьев называет себя интровертом. «Я всегда предпочту одиночество тусовке. По крайней мере в последнее время так». Если бы он сказал такое в девяностые, я бы ему не поверил. Его тридцатилетие отмечали в знаковом месте, известном на всю страну благодаря трансляциям «Партийной зоны», — диско-клубе «Утопия», в присутствии знаменитостей и телекамер. Гостей встречала статуя юбиляра в человеческий рост, сделанная из чистого льда. Прекрасная метафора мимолетности успеха, она таяла весь вечер. «Девяностые давай не будем считать, — говорит Игорь. — Это была дикая эпоха. Не мы эту волну делали — она нас несла».

Из «ОМа» Григорьев ушел на гребне волны. «Я сделал шаг в сторону в 1998 году, а вернулся в 2010 году. Не хотелось заниматься журналистикой вообще. Мне казалось, я себя исчерпал. Потом, у меня нет таланта легкого автоматического письма, которым обладал Эдуард Вениаминович Лимонов. Он приносил в журнал колонки, написанные от руки на склеенных страницах A4. И там была всего пара поправок. Я читал и понимал: можно сразу ставить в номер. Это дар. Мне тоже заказывали статьи — про Бразилию или про Непал, когда я там жил, — и для меня это была катастрофа. Я просыпался в пять утра с мыслью: «Как я мог написать такую ужасную строчку! Какая я бездарность!»

«Чего я только не пробовал потом. И партию организовывал, и передачу вел на федеральном канале, какие-то модные премии делал. Но, знаешь, у меня ничего не получалось. Вроде все звезды сходились и люди правильные подбирались, потом выпускали пилот — и все рассасывалось, звезды расходились в разные стороны. Я в какой-то момент подумал, что я лузер, сам себе написал это на лбу».

В то время Игорь решил снять кино. «Я помню, в детстве книжки читал и сразу видел картинку. Читал «Красное и черное» и видел: здесь у меня будет играть Василий Лановой. У меня даже в школе было прозвище Режиссер. А когда мне дали попробовать, я снял гибрид Тима Бертона, Вуди Аллена и Дэвида Линча. Ты не видел? Слава богу. Когда я все смонтировал и увидел результат, я залез под одеяло и часа три из-под него не вылезал. Мне хотелось там же и умереть. Андрей Сергеевич Кончаловский, мнение которого я уважал, сказал, что я — молодой Бертон, но я знал, что кино на троечку».

Каким-то чудом Игорь уговорил продюсеров положить фильм на полку, то есть похоронить вложения: «Инвесторы всегда были моими соратниками. В общем, не вломили». Перепробовав много амплуа, Григорьев оказался в тупике. Но вместо того чтобы искать выход, решил отправиться в бессрочный отпуск — путешествовать.

В Рио-де-Жанейро (2008)

«Я получал абсолютный кайф от того, что не знал, где окажусь через неделю или на следующий день, как будет меняться декорация, кого я встречу. Одноразовые попутчики, которые открывают душу, а потом исчезают, были мне интереснее друзей. И ты хочешь потом найти человека на Facebook, а его уже нет. Когда я впервые приехал в Рио-де-Жанейро, я не знал, что Ипанема для продвинутых, поселился, как дурак, на Копакабане и вышел вечером на улицу. А там — волны, огни, полицейский бежит за маленьким шпенделем, который что-то там стащил. И думаю: это кино! Я вспоминаю эти двенадцать лет как кино, хотя они были не очень сладкими. Я отчаянно искал себя, и это было сопряжено с серьезными депрессиями, кризисами, я думал, что стою на краю, не было смысла жить и просыпаться. Потом у меня совсем закончились бабки. Когда я дошел до края — пришла музыка. Пришла неожиданно. Это как в фильме «Шоу Трумана». Представь, что есть всемогущие сценаристы, которые говорят: «Давайте его выведем из сериала». Прошло время, они уже забыли про меня, а потом вдруг смотрят и понимают — а он еще жив. И ничего, в форме вроде. Не разжирел, не снюхался, не скурвился, не стал мудаком. Не сошел с катушек. Клевый! А давайте ему роль новую найдем. Какую? А он поет с детства — в ду´ше и в караоке».

«Когда я организовал первый бенд, у меня не было своих песен, я исполнял каверы. Меня позвала Ксения Собчак петь на дне рождения, потом всякая Рублевка стала приглашать. Меня любили по старой памяти. Это стало большим облегчением, в первую очередь — финансовым. Я стал зарабатывать приличные деньги за концерт. Десять тысяч евро — да артисты годами работают, чтобы к этой сумме подойти. Но еще я понял, что мне это адски нравится. Если ты себе мил, то обязательно найдешь аудиторию, которая тебя полюбит».

Трудно ли быть начинающим артистом, когда тебе за сорок, и можно ли вообще пробиться с таким необычным репертуаром? У Игоря пока неплохо получается, хотя и видно, что его музыкальная история — не самая простая для продаж. «Сейчас дебютировать тяжелее — еще десять лет назад была другая ситуация с публикой. К ужасу творческих людей, стал укрепляться средний класс. Этот средний класс со своими средними мозгами везде занял ключевые позиции — на телевидении, на радио. Мне продюсеры в Лондоне говорили, что в наше время невозможно появление группы Radiohead. Им повезло со временем, у них есть лояльная публика, которая будет за ними идти долго. Появись такая молодая группа сейчас, ее не будет ни на одном мейнстримовом канале. Почему в Москве такая ситуация с пробками? Все могут позволить себе купить машину. Все стали хорошо жить. Когда начинают в общей массе хорошо жить, исчезает причина для бунта, причина для размышления, повод для искусства».

Хотя Игорь чувствует себя комфортно в новом амплуа, заметно, что он рассчитывал на больший успех. За годы его странствий музыкальный рынок рухнул — артисты зарабатывают только концертами. Слушатели почти перестали покупать компакт-диски, легальные треки скачивают неохотно. За два месяца «Корнукопию» скачало чуть больше двух тысяч человек. «Universal говорит, что это очень круто для дебютного альбома, а я не понимаю, как это может быть, — у меня только в социальных сетях десять тысяч подписчиков». Песни не появились в ротации радиостанций и на телевидении — не формат. Рецензий вышло до обидного мало: «Я нравлюсь многим молодым критикам — Денису Бояринову, Армасу Викстрему, но они стесняются высказываться по поводу моей музыки. Возможно, из-за моих закидонов с Любой Успенской. На кухне у меня они говорят: «Какой артистизм, какая работа с деталями, какая палитра!» А почему не вслух?» «Коммерсантъ» и вовсе трактовал появление Игоря как очередную самопиар-акцию: «Для того чтобы быть в центре внимания, на виду у публики, все средства хороши».

«Я продолжаю оставаться непонятным и широким массам, и узкому кругу критиков, — признает Игорь. — Но у меня нет розовых очков, я знаю, куда мне нужно идти, и рано или поздно все срастется». Ближайшие дороги ведут его в Бразилию, где Игорь присоединяется к туру Ванессы да Мата, обладательницы Latin Grammy. С ней они записали «Розы не говорят» — романс-тропикалию редкой красоты. А потом, скорее всего, он выступит на Олимпиаде в Сочи. И выпустит электронный альбом без вокала, зато с шуршанием и скрипочками, «саундтрек городской жизни с восьми утра до поздней ночи». «У меня есть еще десять тысяч часов впереди, — говорит Игорь. — Я стану настоящим музыкантом, и обо мне перестанут писать чушь».

Фото: Алексей Киселев, Архив Tatler