Этим летом мне исполнилось четырнадцать. Десять из них я прожила в Москве, три — в Париже, год — в Англии. Школа — она и есть школа. Я ее везде терпеть не могу, какой бы прекрасной ни считалась местная система образования. Думаю, мне бы даже Хогвартс не понравился. И вообще, наши главные университеты находятся внутри нас.
До семи лет я сидела дома — к счастью, меня не отдавали ни в какие детские сады. В школу я даже хотела. Старший брат рассказывал, что там тебе целый день читают занимательные истории, а в перерывах кормят сластями. Конечно, я была разочарована. Меня отправили во французский лицей имени Александра Дюма — родители хотели, чтобы мы с братом идеально знали французский. Вначале было непросто, учитывая, что я по-французски могла сказать только merci и merde. Впрочем, через год уже объяснялась свободно.
Лицей в Москве организован по классической схеме французского школьного образования. Учатся в нем дети экспатов и русских франкофилов, именно там я подружилась с Улей, дочкой Ренаты Литвиновой. Зимой французов от русских было легко отличить. Французы шли в легких распахнутых пальто — без шапок и даже без легендарных шарфов. Русские дети напоминали космонавтов, в пуховиках, меховых шапках и варежках. Уехав из Москвы, я перестала кутаться, хотя мама по-прежнему вздыхает, когда я выхожу на улицу полураздетая. Но мне правда не холодно!
Французская система отличается от российской тем, что домашних заданий почти не задают — предпочитают, чтобы всё делали в классе. Мне было странно видеть, как мои друзья из русских школ сидят за уроками до глубокой ночи. Думаю, это очень радовало моих родителей — они ненавидели все, что связано с домашкой, собраниями и прочими обязанностями любящих мам и пап. В лицее не было спортзала, поэтому физкультура была формальностью, ее заменяла игровая площадка на улице. Французы вообще к спорту равнодушны, их система образования никак с ним не связана — в отличие от английской, обожествляющей спорт и спортсменов. Но настоящий недостаток у французской школы другой — слабое преподавание языков. Родной язык в совершенстве, а остальные, включая английский, оставляют желать лучшего.
Зато я до сих пор с тоской вспоминаю обеды в лицее Александра Дюма. Можно было выбрать между мясом, рыбой и курицей, салатами и супами, фруктами и десертами. Вкусно приготовлено, не переварено и не пересолено, не залито мерзкими соусами и местами относительно полезно. К сожалению, еда даже в самых-самых английских школах — это шекспировская трагедия. Все пресное, жирное, безвкусное. И очень-очень вредное. Если и предлагают что-то вроде салатных листьев и каши, то проглотить эти бледные листья и липкую смесь с комками почти невозможно.
Формы не было, как не было ее и в моих следующих школах — уже во Франции. Но московский дух в лицей прорывался постоянно. Русские девочки (не все, некоторые) приходили с сумками Louis Vuitton и в украшениях Chanel — в Париже такого почти не было. А мальчики соревновались, у кого круче мобильный и лазерные ручки.
Когда мы переехали в Париж, меня сначала отправили в обычную районную школу, к которой приписала мэрия, — в середине года в приличное учебное заведение устроиться никак нельзя, французы ни под каким предлогом не нарушают правил. Радикальной разницы с Москвой я не заметила, но в Париже мне было намного хуже. Единственная русская, пришла поздно, не прибилась к компании скучных высокомерных француженок, которых интересовало только, кто с кем встречается. Я подружилась с мальчиками — с ними интереснее, но девочки за это меня крепко невзлюбили. На дом по-прежнему не задавали, английский — совсем слабый. Учиться было легко, но противно. Я промучилась несколько месяцев и в сентябре пошла в лучшую в Париже интернациональную школу — Jeannine Manuel. Поступить очень сложно. Там учились дети Николя Саркози, а детей Натальи Водяновой взяли только со второй попытки. В отличие от Москвы ни взятки, ни связи во Франции не работают, а зачастую даже мешают. Меня приняли, потому что у меня были хорошие оценки и высокий результат теста на IQ, он здесь чуть ли не главный критерий. Жить стало лучше, хотя некоторые предметы удивляли своей бессмысленностью. Например, DEAR — чтение в классе, причем не вслух, а про себя, лежа на пуфах. Но, наверное, и это по-своему правильно — чтобы заставить подростков читать, полезно запереть их с книгой в специальной комнате.
Половину предметов в Jeannine Manuel преподавали на английском, половину — на французском. И это было отлично, потому что за два года я неплохо выучила английский. Еще были сильные испанский и итальянский — лучше, чем в Англии. К языкам там относились серьезнее, чем к математике и науке (в нее входят физика, химия и биология). Гимнастический зал имелся, и неплохой, хотя спорта по-прежнему было немного и довольно странного — скалолазание, например. Зато результаты на мою школьную репутацию никак не влияли — в отличие от Англии, где неспортивных учеников негласно презирают. Никто особо не наряжался и не красился, не то что в Москве. Надо сказать, что француженки — самые уверенные в себе девушки на свете. Они думают, что и так прекрасны, украшать себя им необязательно. Немногочисленные русские, конечно, и тут умудрялись приходить с «луи вюиттонами» и «шанелями».
В Москве я занималась кучей разных вещей: кунг-фу, теннис, танцы. У меня были частные учителя по истории искусств, музыке, рисованию, французскому, английскому и русскому. В Париже — никаких дополнительных занятий, это просто не принято. Другой менталитет. Они считают, что надо доверить образование школе и не вмешиваться. К тому же французы не любят перенапрягаться, ценят свободное время и те удовольствия, которые это время может дать. Не уверена, что это правильно, я, например, жалею, что бросила танцы и кунг-фу. Но зато много времени проводила дома, читала и смотрела кино.
За два года я привыкла к этой школе и Парижу. Хотя так и не научилась дружить большими компаниями, как это делают местные, против кого-то. Мне всегда казалось, что друзей не должно быть много. В идеале — одна подруга. А мои одноклассницы всегда ходили небольшим стадом.
В один прекрасный день мама объявила, что ее переводят работать в Лондон и нам надо переезжать. Я не расстроилась. Лондон казался мне крутым городом, хотя я там никогда не была. В голове маячил какой-то туманный Хогвартс, и все английское казалось слегка магическим. Дождей я не боялась. Единственное, что пугало, — это интернат и перспектива оказаться в глуши. Я родилась в большом городе и очень его любила за энергию и бешеный ритм.
Как всегда в нашей жизни, решать и организовывать нужно было очень быстро. В хорошие частные английские школы надо записываться чуть ли не с рождения, а у нас на все про все был месяц. С документами и вариантами помогало лондонское агентство Gabbitas, но выбор все равно был ограничен. Или очень сильная St Catherine’s School для девочек, или романтическая Monkton Combe в окрестностях города Бат, или King's School в Кенте, на территории Кентерберийского аббатства. Я выбрала последнюю — она больше других напоминала Хогвартс и находилась пусть в маленьком, но все-таки городе. Мама сказала, что учиться в самой старой английской школе, да еще в таких фантастичеcких декорациях, — уже само по себе образование. Это интернат с разделением на дома, как в «Гарри Поттере». Причем строгий интернат — домой отпускают раз в полтора месяца. Зато много длинных каникул.
Тут царит культ физической культуры. Примерно десять часов в неделю на каждого. Вид спорта меняется каждый триместр, так что не расслабишься, даже если в чем-то достигла совершенства.
Есть и другие отличия. Во Франции все занимаются всем, получают широкое образование. В Англии ты выбираешь предметы и на них концентрируешься. Здесь помогают понять, в чем именно твой талант. При поступлении в мою школу надо сдать четыре экзамена: спорт, музыка, искусство и какой-нибудь из академических предметов (математика, химия, физика и т. д.). «Таланты» получают дополнительные занятия и другие привилегии, вплоть до стипендий. Если у тебя урок музыки, то разрешается пропустить физику. А когда едешь на спортивный матч, можно «прогулять» целый день учебы. Это безусловный плюс — особенно если знаешь, чем хочешь в жизни заниматься. В этом проявляется уважение к тебе и к твоей личности.
Зато в том, как построено духовное воспитание, есть, по-моему, какая-то ущербность. Большинство частных школ, в том числе и моя, — католические. Здесь ведутся серьезные диспуты на религиозные темы, где ты можешь высказывать любые мнения, даже полностью отрицающие существование Бога. Но каждое утро все равно начинается с обязательной для всех молитвы в соборе. Даже если ты православный, мусульманин или вовсе атеист. Можно рассматривать это как полезную утреннюю медитацию, но у меня не очень получается. А вставать приходится на полчаса раньше.
Говорят, что интернаты дают лучшее образование. Верю. Потому что школа — это твой мир, ты полностью сосредотачиваешься на учебе. Но мне всегда казалось, что обычная жизнь — это тоже настоящая школа. Каждый раз, уезжая на каникулы, я заново пытаюсь адаптироваться к миру за стенами. Не могу сказать, что это легко. И не знаю, готовит ли меня английская частная школа к реальной жизни или отгораживает от нее. Учиться мне еще четыре года. Возможно, я перейду в другое учебное заведение и начну все заново. Человек ко всему может привыкнуть — это один из важных уроков, который я выучила в своих школьных странствиях.
Фото: Архивы Tatler, Instagram