Бьянки Брандолини д’Адда нет в «Википедии», но это не мешает ей существовать, причем очень заметно. Зачем ей академичного вида послужной список, сильно смахивающий на резюме, если есть Instagram @1bianca_brandolini? Для истории можно легкой тенью пройти по краешку судьбы своего бывшего близкого друга и дальнего родственника Лапо Элканна, нанести краткий визит вежливости другим своим близким, которые любят поговорить с миром о себе. Родословная юной графини прослеживается чуть ли не до французского короля Филиппа IV Красивого — и Бьянка, кажется, уверена, что лучшее во всем ее развесистом наследстве сконцентрировано в слове «красивый». В модных и примодненных социальных сетях каждая ее фотография сопровождается стонами восторженных комментаторов: She is stunning! Her legs are so long! («Она потрясающая! У нее такие длинные ноги!»). Там, где слова уступают изображениям, она — королева.
Ее родители — старое дворянство, утвердившееся в новом мире. Графиня занималась модой и работала с Валентино (не говорите теперь, что в фэшн-индустрии нет своей потомственной аристократии), граф входит в семью Аньелли — красавцев, плейбоев, владельцев Fiat.
Бьянка — очень современное дворянство. Дворянство «луков». В самый разгар съемок для «Татлера», пока ассистенты фотографа тащат новые аккумуляторы и объективы, меняют декорации, уговаривают лошадь съесть морковку и вести себя по-человечески, Бьянка отходит на край поля и вдумчиво снимает себя на телефон. Кадр тут же уходит в космос — и оттуда на лужайку маленькими сердечками немедленно сыпятся серебристые лайки.
В этот момент я чувствую себя современником Филиппа IV Красивого. Прямо зло берет.
Уже потом, перейдя на ты, мы обсуждаем с Бьянкой мое прошлое и ее будущее.
— Может быть, этого всего скоро вообще не будет.
— Чего не будет?
— Вот этого (жест в сторону фотографа с ротой ассистентов). Скоро все модные сессии будут сниматься айфоном, потому что ты уже сейчас можешь сделать в нем все что хочешь: поменять задник, цвет, применить эффекты. И это доступно каждому.
В том, что это доступно каждому, Бьянка права. В сети полно ее фото, сделанных во время парижских показов, и смотрят на нее внимательнее, чем на подиумных девушек. Она об этом знает. Зачем ей подиум, если ее любит камера?
— Айфон есть не только у вас. За вами гоняются, хотят сфотографировать. Не страшно однажды увидеть себя немытой, нечесаной, с авоськой в руке?
— Нет, не страшно. Потому что никто меня такой на улице не встретит. Это уж точно. Сейчас с социальными сетями, Instagram, Twitter, всеми этими следящими за тобой штуками ты должна быть готова позировать в любой момент. А Недели моды — вообще период, когда ты каждый день играешь в игру. Надо принимать ее условия, надо соглашаться.
Она мне терпеливо объясняет, что Instagram в ее случае не развлечение, а часть контракта. Это прописанное черным по белому обязательство блистать, светиться и постить карточку за карточкой, чтобы копились лайки и уходили дислайки. Если этого не делать, можно разочаровать работодателя — и тот позовет более суетную персону с битком набитым Twitter.
Бьянка полна сочувствия к фотографам. И к модным обозревателям, которые спешат, пишут. Смех один — она же одна с успехом заменяет всю индустрию! Я не комментирую, я только задаю вопросы.
— Совсем другая жизнь, не как у ваших родителей?
— Совсем другая! И с этой жизнью, к сожалению или к счастью, ты обязан мириться. Потому что это так. И даже если тебе не нравится, это все равно так.
Она согласна, что все владельцы аккаунтов Instagram — немножко его рабы. Зато жизнь там идет в реальном времени.
Мы снимаем в старой усадьбе, в замке, хозяин которого изо всех сил пытается привести его в порядок и ради этого сдает дом и сад съемочным группам. Бьянка тут не живет, но в ее представлении картинка — это и есть единственно верная реальность. Действительно, какая разница, кому что принадлежит? Зачем содержать собственный замок, если можно сделать так, что тебя позовут позировать в легких платьях на холодном ветру и терпеть нашествие мушек, которым куст сирени понравился так же, как нашему фотографу, испанцу Альваро Кортесу?
— Бывали съемки и посложнее, — говорит Бьянка, отмахиваясь от насекомых в промежутках между щелчками объектива, — вроде ночной работы под снегом в декольте. В моде все наоборот: лето снимают зимой, а зиму — летом. Я забываю, что было со мной полгода назад, но всегда можно позвонить агенту — он за меня все помнит.
Ну мошек под сиренью и лошадь с морковкой Бьянка, надеюсь, не забудет. Она чувствует себя актрисой, когда снимается. В конце концов именно этому она училась — или пыталась учиться — в киношколе. В театре она тоже играла и там поняла, какая именно энергия объединяет ее со зрителями: «Ты чувствуешь температуру зала, и если там прохладно, тебе тоже не по себе. В кино камера пристально за тобой следит, лезет тебе под кожу, все твои реакции должны быть абсолютно правдивы и точны, даже деликатны. А на сцене все грубее. Там не камера идет к тебе, а ты идешь к публике».
— Когда я смотрю на твои фото в интернете, мне кажется, что и на улице ты как на сцене.
— Мне так проще, там я живая. Если говорят: «Оденься как кукла и постой неподвижно», я просто не знаю, что мне делать. Понимаешь, мне нужно двигаться, мне нужно пространство, зрители. Я же с юга.
В бразильских журналах о Бьянке говорят, что она из Европы, в итальянских — что из Бразилии. Интересно, кем она себя чувствует? Удобно, наверное, когда в каждой стране тебя считают прекрасной иностранкой.
— Я по натуре скорее итальянка, но, честно говоря, мои две национальности очень похожи. И с точки зрения характера, и внешне. Итальянки — брюнетки с матовой кожей, загорелые. Бразильянки такие же.
— Есть разница между морем и океаном.
— Да, но девушки-то не отличаются. Нам нужен ветер, солнце и соленая вода. Это одна и та же гамма — мы вам не норвежки какие-нибудь.
Бьянка с детства говорит на четырех языках: португальском, английском, французском и, конечно, итальянском. Но когда я спрашиваю, на каком языке она видит сны, отвечает: «На итальянском и французском». Во Франции жили ее родители.
– У нас все сложно. Мама — из Бразилии, папа — из Италии, но он работал в Париже, да и мама тут выросла. У меня здесь много родственников. Бабушка проводит половину года в Венеции, половину — в Париже.
Бабушка Бьянки из Турина, но вышла замуж за венецианца.
— Отец тоже из Венеции, так что я, считай, венецианка. У нас там дом — настоящий, вся семья собирается.
Каникулы девочка проводила то в бабушкином палаццо, то в бразильском доме родителей в деревне Квадрадо де Транкозо. Особняк стоит над огромным пляжем со спокойным океаном — «без волн, никогда там ни одной не видела». Идиллическое место, но охранник в будке все равно дежурит. Не потому, что опасно, а потому, что, как объясняет мать Бьянки, туристы, бродя по пляжу, путают ее скромную дачку с пятизвездочной гостиницей и пытаются заказать мохито на террасе.
Когда спрашиваю, где же она живет, Бьянка говорит, что в Париже. В квартире на Сен-Жермен, с детства любимом месте, рядом с Cafe de Flore. Но потом уточняет: «Скорее в самолете». Позавчера она прилетела из Бразилии, сегодня — день в полях, а послезавтра ей уже в Нью-Йорк.
Париж для нее — дом. «Моя квартира, моя кровать, мои родственники. И все мои девичьи адреса: подружки, маникюр, парикмахер». Если ужин, то ни в каком не в ресторане, а у друзей. Никаких ночных клубов. «Это забавно: в странах, где я не живу, гуляю с удовольствием. Но здесь — нет, в Париже я свое отплясала». Ну да, наверное, — здесь она ходила в школу, прогуливала институт.
— Что ты окончила?
— Я всегда смеюсь, когда слышу этот вопрос. Почему не спрашивают: «Что ты бросила?» Я бросила The American University of Paris. Не продержалась и года. Никогда не любила учиться. Родители мне говорили: «Вот увидишь, вспомнишь школу добром». Я вспоминаю ее только в кошмарном сне. Мне так жаль моего маленького двоюродного брата: он встает в шесть утра, чтобы идти на эту муку!
Бьянка честно сдала выпускные.
— Родители хотели, чтобы я поступила в университет, я послушалась. Ты оканчиваешь школу в июне, в сентябре уже надо где-то начинать учиться, а запись в университеты заканчивается в середине июля. У тебя всего две недели, чтобы решить, что ты хочешь в жизни делать. Как так можно?! Есть счастливцы, которые все про себя давно знают, а у меня не было ни малейшей идеи. Чего хочу? Чем должна заниматься? Да откуда я могла знать! Но зато потом, когда я решила, что уйду из университета, возникло ощущение, что сбросила с плеч тяжеленный рюкзак — горб, который я протаскала на себе десять лет!
Она любила кино и сдала экзамены в парижскую киношколу Studio Pygmalion. Два года там проучилась, пока не стало понятно, что времени на занятия нет и не предвидится. Она не простилась с кино, но сейчас больше снимается в рекламе. Контракты все серьезнее. Марка Cartier выбрала ее лицом ювелирной коллекции Nouvelle Vague — потому что кроме узнаваемого лица у Брандолини есть еще и руки. Редко увидишь такие красивые тонкие запястья и длиннющие пальцы. Я давно замечал, что это образ нашего тела и нашего характера, — Cartier хорошо умеют гадать по руке. Француженка и иностранка будет носить их кольца, в которых переработаны мотивы хрустальных сводов Большого дворца, сахарных макарони Пьера Эрме, рубинов и изумрудов со светофоров и стоп-сигналов парижских улиц.
Бьянка работает с Giambattista Valli и Sergio Rossi, снималась в рекламе Dolce & Gabbana, которых восхищенно называет «самые итальянские итальянцы». Ей нравилось играть с Моникой Беллуччи: «У нее образ настоящей женщины, не манекенщицы, а мамы — красивой, любящей, сильной».
— Раз уж мы заговорили об итальянских мамах... Ты представляешь себя в пятьдесят лет?
— Думаешь меня напугать? Пятьдесят — это пустяки. Возраста больше нет. Посмотрите на моих бабушку и маму! Бабушка, конечно, постарше, но попробуй это рассмотри. Разные поколения, а разницы нет, все делают одно и то же. Они путешествуют, открывают новое, им плевать на возраст. Так что в пятьдесят лет я, наверное, тоже буду мамой — которая чувствует, что чего-то добилась в жизни. И у которой все впереди.
Бьянка права. Когда мы начинаем работать, то быстро становимся равными со своими родителями, из подчиненных превращаемся в друзей.
— Ко мне никогда не относились как к ребенку. У нас была настоящая итальянская семья: дедушки и бабушки, дяди, тети, родители, братья, кузены и кузины. Они при мне все говорили что хотели, я никогда не слышала: «Это не для детских ушей! Девочка, выйди!»
У нее есть старшая сестра, которая работает в кутюрном департаменте Dolce&Gabbana.
— Значит, вы обе занимаетесь модой?
— Мы росли в этой среде, и все произошло само собой. Мама водила нас на дефиле, это здорово для девочки — видеть кукол Барби в натуральную величину. Тем более что каждый дизайнер старается изобрести что-нибудь удивительное.
— Ты не думала о своей марке?
— Честно? Думала. Но у меня много друзей-дизайнеров, и я вижу, какая за этим стоит работа. Нам-то легко. Мы приходим, садимся на стулья, высиживаем пятнадцать минут и идем на следующий показ. А потом какая-нибудь юная паршивка пишет в Instagram: «Было зачетно» или «Мне не очень-то понравилось».
Фото: Alvaro Beamud Cortes