«Привет, жена чиновника», — говорю я в телефон Маше Лопатовой. Мы не виделись, не общались года два. «Не чиновника, а общественного деятеля», — откликается Маша, и доля иронии в ее ответе подчеркнуто ограниченна. Что ж, это заявление. Message, как сказала бы сама Маша. Несколько безвременно закончив спортивную карьеру, которую, если без оговорок, вполне можно было бы назвать блистательной, лучший российский баскетболист всех времен Андрей Кириленко пошел в президенты РФБ — Российской федерации баскетбола. И был избран.
Подождите! Куда вы все побежали? Нет-нет, я вам обещаю — я больше ни разу не произнесу это РФБ. Будет, будет история про любовь. Подождите немного. Да, согласен, «президент баскетбольной федерации» звучит адски скучно. Тут вообще не о чем было бы говорить, если бы не это соседство РФБ (все, последний раз) и АК-47, как прозвали Кириленко американские болельщики. Изумительное соседство. Прожившие пятнадцать лет в Америке Андрей и его жена Маша, разумеется, называют это американским словом challenge. Оно стало всемирным. Оно новый русский паразит. Любая певичка, перекрасившись из блондинки в брюнетку, говорит о том, какой это для нее челлендж.
Но в случае Кириленко пустое слово вдруг наливается напряжением, становится твердым, как мускулы баскетболиста, готового в прыжке вколотить мяч в кольцо. Андрей очень красиво это, кстати, делал.
Кириленко — глава баскетбола России — всем челленджам челлендж. Потому что в России все эти синекуры для бывших спортсменов лишь способ остаться при делах и связях, что-то там мутить с финансовыми потоками, с кем-то важным дружить, благо ни в одной стране мира (Китай не в счет) спорт не находится под таким бдительным и щедрым финансовым попечением государства. Ну или просто раздувать щеки и ходить по жизни важным индюком. Скучнейшая, в общем, история. Но и поучительная. Если совсем коротко, без примечаний и исключений описать этот сюжет, то чаще всего он о том, как вчерашние герои арен медленно и тихо превращаются в унылое говно.
И все это совершенно невозможно приложить к Андрею Кириленко. В финансовом смысле он сделал одну из самых впечатляющих карьер в профессиональном спорте среди наших соотечественников. Выше только Маша Шарапова. Овечкин, Ковальчук и Буре где-то рядом. 29 октября 2004 года в возрасте двадцати трех лет Кириленко подписал шестилетний контракт на сумму восемьдесят шесть миллионов долларов с американской командой «Юта Джаз». Но самое важное случилось потом. Андрей умудрился с этим контрактом остаться самим собой. Не закрылся от мира, как часто случается с молодыми спортсменами, разбогатевшими в один день и ведущими себя так настороженно, будто они эти деньги украли. Не превратился в надменного щенка, как сплошь и рядом случается с русскими звездами спорта, особенно футболистами. Более того, когда в Америке заговорили, что он не вполне стоит тех денег, которые зарабатывает, и — даже — признали сделку с Кириленко самым неоправданным шагом менеджмента «Юты Джаз» в истории, он не пустился в отчаянный разгул, не дразнил мир новыми женщинами и «ламборгини», как случается с падающими звездами. Во всяком случае, мне ничего не известно о том, чтобы Кириленко куда-то когда-то упал.
Впервые я увидел его на площадке двадцать лет назад. По-настоящему познакомился тринадцать лет назад в Солт-Лейк-Сити, в его доме с массивной деревянной лестницей, таком огромном, таком тяжеловесно-нелепом для пары очень молодых людей. У них тогда еще не было детей.
И вот этот человек ростом два метра семь сантиметров сидит напротив меня в квартире на Малой Бронной, в окне серые Патрики, и это ровно тот же Кириленко, что и тринадцать лет назад. И рядом с ним тот же человек — Маша.
Единственная перемена — он стал более словоохотливым. У него много идей. Он хочет, чтобы его любимая игра — баскетбол — стала страстью и смыслом в России. Ну‑ну.
«Я отвечаю по пунктам. Рулить потоками, за какими-то благами идти в баскетбол — ну зачем мне это? Баскетбол в моей жизни очень успешно прошел в финансовом плане. И уж с этой точки зрения я точно не рассматриваю работу в федерации как средство обогащения. А что касается твоих предположений, что я могу запутаться в чиновничьей возне, потерять себя в ней... Все равно невозможно игнорировать власть. Все равно ты будешь дело с ней иметь. Почему, зачем мне это нужно? Просто баскетбол дал мне так много, что в ответ хочется попробовать что-то в российском баскетболе изменить».
Маша дополняет. Она понимает, что слова мужа звучат слишком прямо, слишком просто, чтобы быть понятными, — как заповедь, высеченная на своде древней пещеры. Они нуждаются в толковании.
«Понимаешь, есть какая-то такая... мисконцепция. Что мы очень долго жили за границей и вдруг сейчас сорвались в Россию и должны здесь сильно всему удивиться. Как будто все это время ходили в детский сад, и нам читали добрые сказки. Мы приехали и ничего не понимаем ни про что и ни про кого. Эта ситуация нам дана как раз для того, чтобы, прибыв из-за границы, из этой эмиграции вынужденной, мы ясно и без предубеждений могли оценить положение вещей в баскетболе и людей, которые с ним связаны. То есть мы будем работать со всеми: с говном, с животными, с лентяями, с энтузиастами, с праведниками. И твое внутреннее состояние — оно не должно меняться от того, кто перед тобой. Твое лицо должно оставаться невозмутимым и, в общем-то, счастливым».
Хорошо говорит Маша. Только с баскетболом, как, в общем, почти с любым спортивным зрелищем в России, есть одна проблема. И пока никому не удавалось приблизиться к ее решению. Уже очень многие пытались. Подавляющему большинству современных русских людей профессиональный спорт непонятен, и тратить на него свободное время считается неоправданной расточительностью. Зрелище мужчин, а тем более женщин, воюющих за мяч, — это слишком абстрактно, а потому необязательно. Кино, сериал, телевизионное ток-шоу, даже театр — все это переживается куда интенсивнее, это все куда больше «про жизнь». Наблюдая спортивный поединок, наш человек всерьез оживляется, только когда русский бьет условного американца. А в баскетболе у русского нет никаких шансов одолеть американца. В баскетболе вообще никто никого не бьет. Чуть кто до кого дотронулся — свисток. Чего свистишь, судья?!
Баскетбол — искусство каменных джунглей теплых американских городов, ну или умеренно прохладных. Оно все построено на синкопах, сбоях ритма, его поиске. Баскетбол — побратим джаза и хип-хопа. Он требует особой группы крови. Она, конечно, не всегда совпадает с цветом кожи. Джерри Маллиган — белый. Эминема признают за своего черные, пусть и не все. Уродился у нас баскетбольный гений — Кириленко. Не понятый, кстати, Америкой, по-настоящему непризнанный — подобно гению хорвата Тони Кукоча.
Помню тот сентябрьский день 2007 года, когда я поливал шампанским родных — единственный, кстати, раз в жизни. Безумный финал чемпионата Европы, когда мы почти с финальной сиреной вырвали золото у испанцев, которые на голову, на две были бы лучше наших, если бы у нас не было Кириленко. Я думал, что на следующий день проснусь от стука оранжевых мячей и гомона детей, играющих «в Кириленко». Как после выхода в прокат «Александра Невского» Эйзенштейна все дворы стали играть в Александра Невского. Тишина. Игры все те же.
Русский народ все меньше налегает на алкоголь и все больше на тренажер. И чем больше занятия спортом осознаются нами как необходимость, тем меньше возникает желания смотреть, как спортом за большие деньги занимается кто-то другой. Мы недоверчивы, фригидны к спортивным зрелищам. К баскетболу уж точно. Кириленко очень решительно возражает. Он произносит много горячих слов о том, как собирается продвигать баскетбол в России. Сколь многое он собирается задействовать из американского опыта. Как его американские контакты будут работать на наш баскетбол. Маша дает мужу выговориться. Но я вижу, что на ее губах уже застыло слово, которое сильнее всего ее задело в моих пессимистических доводах. Она не боится рискованных сравнений. Она готова их развивать.
«Мне кажется, что фригидной женщины не существует. Существует просто не тот мужик. Вот когда мужик тот, женщина может перестать быть фригидной. Это состояние, и над ним надо работать. Вот он — тот мужик. Если потрудиться, то оргазм случится».
Маша, конечно, могла бы быть звездой. Скажем, проповедницей в Facebook, магистром житейской мудрости с сотней тысяч подписчиков. Она и была звездой Москвы девяностых — отчаянно веселая, боевая спутница самого обаятельного парня российской поп-сцены, рыжего «Иванушки». Она и есть звезда. Только ее яркий свет почти целиком достается одному человеку.
«Я за своим мужем слежу. Вот каким образом: есть у тебя больной, лежит в больничной койке и к нему приходит медсестра. К больному подключены разные датчики. Она пришла, посмотрела датчики, на него взглянула и записала что-то. Андрей — мой пациент в хорошем смысле этого слова. И я смотрю, что его в данный момент нашей жизни больше всего бередит. Что ему дает силу жить. И на основании своего мониторинга принимаю решение. Вместе с ним. Всегда одно решение на двоих. Как это возвращение в Россию».
Я виделся с Андреем и Машей больше двух лет назад в этой же квартире на Малой Бронной. И пока мы болтали за столом, на диванах тут же, в гостиной, происходило какое-то на редкость осмысленное и даже тактичное по отношению к нам движение, создаваемое детьми. Тогда их было трое. Сейчас — четверо. Но сейчас с нами никого. За окнами беспросветная зима. Тогда было лучше. Май и Патрики залиты солнцем. Во всех смыслах тогда было лучше.
Где дети? Дети в Лос-Анджелесе, родовом гнезде Кириленко. Возникает пауза. Мне кажется, именно такие паузы именуются неловкими. Кириленко готовятся объяснять то, что им уже не раз приходилось объяснять и что им объяснять не нравится, поскольку это похоже на оправдания.
Маша находится первой, разумеется: «Да, дети в нашем доме в Лос-Анджелесе, с нянями и теперь вот с нашими родителями». Кириленко сторонятся дикой свистопляски вокруг властелинов скреп и заграничных школ для их детей. Хотя где Кириленко и где хранители скреп? Они — Андрей и Маша — сами скрепа. Настоящая, подлинная, если можно было бы примерить подлинность к этому изгаженному слову.
«Понимаешь, — волнуется Кириленко. — Это очень деликатный вопрос. Я тут не хочу судить. Кто-то заработал деньги в России, а потом купил на Западе дома, отправил учиться детей в школы, университеты. Но у меня ситуация противоположная — всю свою профессиональную карьеру я провел там, в Америке. И дети мои выросли там. Их мир — это Америка. А Россия – это поездка на месяц к бабушке и дедушке. Старший, в общем, уже американец, и с этим ничего не поделаешь».
Мы все-таки дожили до очень странных времен! Один из самых безупречных русских спортсменов как бы оправдывается перед болезненным, перевернутым сознанием в том, что никаких оправданий не требует.
Скорее любопытна с точки зрения домашнего устройства ситуация, в которой и папа, и мама живут на два континента: месяц-полтора — здесь, пару недель — там. И вот в этом пункте у Маши нет никакой неловкости, она садится на любимого коня и с посвистом скачет вперед.
«Мы очень непонятная пара и не совсем понятная семья. У нас очень много детей — четверо, и многое из того, что у нас происходит, выбивается из классического представления о материнстве. Няни, которые со мной много лет, уже свыклись. А новая няня, которая занимается младенцем, смотрит на меня изумленными глазами, в которых я читаю: «Ну как так можно?» Она не может понять, почему я за мужем куда-то лечу».
По-моему, Маша и Андрей забыли про меня. Они словно заново повторяют какой-то старый разговор. Трудный, мучительный для них. Андрей: «Ну вот как мы, скажем, могли бы взять с собой в Россию старшего, Федю. Ему тринадцать лет. Это хрупкий, очень деликатный возраст. Нельзя в таком возрасте ломать».
Маша: «Он пошел в школу, куда я два года пыталась его... Не то что устроить — в Америке просто так никого не устроишь, но два года подготовки ушло на то, чтобы его все-таки туда приняли. Выдергивать его сейчас оттуда — это, конечно, сумасшедший дом».
Андрей: «Вот Бекхэм назвал себя недавно водителем «Убера». Почти всю его жизнь сейчас составляет развозка детей по нужным адресам. Я не знаю, нравится ему эта роль или не нравится. Мне точно этого не хочется. Я не хочу становиться — ну да, это звучит жестко — обслуживающим персоналом для моих детей. Жить при детях. У меня столько сил, столько идей, и я хочу реализовать их здесь, в России».
И финальное крещендо Маши: «Я не хочу детей учить жизни, читая им книжки и объясняя, почему волк плохо поступил, когда съел Красную Шапочку. Или долдонить: «А вот это ты неправильно делаешь. Если ты будешь так делать, то тебя в школе дын-дын-дын». Я хочу своей жизнью показать детям пример. Они должны видеть, что их мама и папа — граждане мира, которые для обустройства этого мира хотят что-то сделать, и у них есть гражданская позиция. И это — главное в нас и для них. Потому что если у них не будет гражданской позиции, выраженного отношения к миру, то это значит, что они стали овощами, превратились в кареты-тыквы для развозки детей».
Я не знаю, что получится у Андрея и Маши с российским баскетболом. Сделают ли они эту красивую игру страстью и смыслом в России, как мечтают. Я хочу, чтобы получилось. Это важно для них. Для нас важнее другое. То, что они будут жить здесь. То, что на них будут смотреть — сплетничать, конечно, злословить, но чаще восхищаться. Потому что, когда два молодых, красивых, страстных, деятельных человека, а не тихих рантье на набережной Биаррица живут в любви, в любви ладят и договариваются — это, по мне, чудо большее, чем все полеты Майкла Джордана над кольцом. Такое чудо вдохновляет, утешает. Потому что как Джордан не может никто, как ни тужься. А как Маша с Андреем можно попробовать. Не сейчас, так в другой раз.
И тут нет никакой идиллии, конечно. Даже идиллия тихой пары рантье из Биаррица протыкается одним пальцем — легче, чем лист бумаги. Просто в семье Кириленко все черное, злое, разрушительное неизбежно отступает, растворяется в мире и согласии.
Толстого дежурно упрекают в том, что все, что он написал про Анну, Вронского и Каренина, точно, убедительно и дух захватывает, а Кити с Левиным — ходульное противопоставление, так в жизни не бывает. Не-а, все-таки бывает.
Фото: Влад Локтев, Архив Tatler