С Сашей Эрнст мы знакомимся в Париже. Я сижу в первом ряду Cafe Beaubourg и думаю, как узнаю ее в шеренгах туристов, которые первомайскими демонстрациями проходят мимо Центра Помпиду, равняясь на него, как на Мавзолей.
Площадь перед Помпиду — цирк с клоунами. Знаю всех. Один вертит из воздушных шаров флору и фауну. Другой свистит птичкой. Третий разматывает из ведра воздушные пузыри. Вдруг мимо меня пробегает девочка-клоунесса, красотка с длинными вьющимися светлыми волосами, в широкополой шляпе. Бежит направо. Бежит налево. Внутрь! Наружу! Она.
— Саша, Саша, я здесь!
С облегчением присаживается за стол. Еще одно жизненное задание выполнено. Журналист найден.
Я смотрю на ее волосы, яркие губы, подведенные глаза, высокий лоб и думаю, как ветеран московской жизни: «На кого же ты похожа?»
«На папу!» — отвечаю сам себе. Если посадить за столик рядом с ней юного Костю Эрнста с кудрями до плеч, они были бы близнецами. От мамы, знаменитой московской красавицы Ани Силюнас, скорее повадка, взгляд. Очаровательная неуверенность, никакой агрессии от испуга. Девочка явно умна, хороша собой и неспесива.
Ну а что ведет себя поначалу как на экзамене — понятно: она ж студентка. Учится в нью-йоркском Pratt Institute, большом художественном вузе большого города. Почему не на родине во ВГИКе, спросят бдительные. Бдительным ответим: в Москве она тоже была бы заграничной студенткой. Потому что с семи лет живет в Испании и вместо нашего ЕГЭ сдавала их IB, International Baccalaureate. Из иностранных языков одинаково хорошо владеет английским и русским.
– Мне по-испански говорить проще, — признается она. — Английский учила еще в Москве, а с двенадцати лет мама стала меня посылать на каникулы в Англию.
Саша до сих пор вспоминает жизнь в семье по обмену. Славная была семейка, звали их, похоже, Адамс.
Но по-настоящему говорить по-английски она научилась в Париже, где они с мамой провели полгода и Саша ходила в лучшую двуязычную школу Жанин Манюэль. Потом, правда, как объяснила мне Саша, мама заскучала по мужу, и они вернулись домой, в Валенсию. Девочка хотела остаться, упиралась четырьмя лапами, но пришлось.
Про Валенсию Саша рассказывает, что там чудо как хорошо. Спокойно, красиво, тепло. Только не для молодых людей: «Ты можешь, я не знаю, лежать на пляже, выпивать с друзьями, ходить в кино. Прекрасная архитектура, иногда приезжают какие-то выставки, но жить очень-очень скучно. Все было как-то слишком не для меня».
Как она вообще оказалась в Испании, лучше спросить маму. «Все очень просто, — ответила мне Аня Силюнас, — я вышла замуж. Почему за испанца — это уже совсем другой вопрос. Как отнеслась к моему браку и нашему переезду Саша, я, честно сказать, не помню. Но я была абсолютно уверена, что Карлос сможет стать для Саши родным и очень любящим человеком. К «замене отца» это никакого отношения не имеет. И Саша никогда Карлоса папой не называла. Есть Костя и есть Карлос. Два полюса, соединив которые, получишь идеальный климатический пояс».
Ну с Испанией понятно. А Нью-Йорк? Откуда он взялся в Сашиной жизни? Мало ли шумных живых городов. Берлин, Париж, Лондон, Москва, наконец. На худой конец, Мадрид.
— С четырнадцати лет мечтала о Нью-Йорке. Не знаю почему. Я там никогда не была и не смотрела американские фильмы, но сказала родителям, что хочу учиться в Нью-Йорке, и только там.
При этом она даже не знала, чему будет учиться: «Думала о коммюникейшнс, о PR. Одно время даже хотела стать актрисой». Но на это, к счастью, было кому возразить — и маме-театроведу, и дедушке, заведующему кафедрой Школы-студии МХАТ.
— Никакого «Нет, ни за что!» я от них не слышала, — пожимает плечами Саша. — Но я сама быстро поняла, что это им не очень понравится.
После школы год просидела дома, потому что хотела в себе разобраться и немного отдохнуть от выпускных мучений.
— Я дико устала. IB — это нереально трудно, я, кроме него, ничем не могла заниматься. И этот свободный год оказался самым важным, понимаете?
Это точно, безделье всему голова. Я не шучу. Саша любила фотографировать. А тут стала снимать каждый день. Купила профессиональную камеру, пленочный Canon AE-1, — «нашла в секонд-хенде, старинную, начала 1980-х». Сначала носила отснятое в лабораторию. А потом, когда поняла, что это ей интересно, отправилась на курсы, освоила проявку, сама работала при красном свете. «Я все там научилась делать — с маленькой бумагой, с большой бумагой». Проявитель, закрепитель, глянец, мат. Как полагается.
Затем начала фотографировать не просто виды, а знакомых, реальные ситуации. Купила вторую камеру, Yashica T5, тоже не новую, но очень удачную. С «Яшикой» очень приятно работать, у меня тоже когда-то была такая — маленькая, легкая, с прекрасным цейсовским объективом. Саша снимала на цветную пленку со вспышкой – каждый день по фотосессии, друзья в качестве моделей. И каждый раз удивлялась, что история, которая отпечатывалась на бумаге, оказывалась интереснее того, что происходило на самом деле.
— Я видела, что жизнь, пройдя через мои глаза и мой объектив, меняется. Это же дико круто!
— Вы снимали в студии?
— Находила интересные места — в Валенсии я каждый камень знаю. Когда поехала на два месяца в Москву к папе, просто фотографировала город. Было интересно, меня даже на парад водили, но все, что я там снимала, получалось очень стандартным. Как будто кто-то приготовил мне кадры заранее. А в Валенсии могу снимать — и никто не поймет, где это. Мои фото там очень мягкие по цвету, нежные. Так видишь, когда просыпаешься утром в комнате, залитой солнцем. В Москве так не получалось. Не знаю почему.
— Свет другой?
— Он был более серый, что ли. Но, может, мне просто не повезло.
Саша не сразу догадалась, что с фотографией у нее серьезно. А мама поняла сразу.
— Но она хотела, чтобы я все решила сама, чтобы сама заметила. И как же она была рада, когда я проявила инициативу.
Папе Эрнсту доложили не раньше, чем пришли документы, подтверждающие, что девочку приняли в Pratt. Надо было ехать в Америку.
– Мама хорошо к этому отнеслась. Отчим – я его очень люблю – не хотел, чтобы я жила так далеко, поэтому расстроился, но сказал: «Если ты будешь там счастлива, поезжай, конечно». А папа? Сначала, когда ему мама рассказала, он не понял: «В Нью-Йорк съездить — да, конечно. Но жить?» Я отправила ему свои работы. Он сам позвонил. Сказал: «Саша, тебе надо ехать», на сто процентов одобрил и стал показывать всем мои съемки. А я папу знаю. Когда ему что-то не нравится, он так прямо и говорит.
Я потом спросил у Сашиной мамы, с каким удовольствием она отнеслась к этой идее.
— Довольна ли я была, что моя единственная, домашняя, на средиземноморском побережье под пальмами выращенная дочь в восемнадцать лет уедет на другой конец света? — переспрашивает Аня. — Ответ понятен. Вы же сам отец. Но Саша так рвалась в Нью-Йорк, она заранее его полюбила. Это как с бойфрендами наших детей. Лучше с ними дружить и стараться найти общий язык.
Девочка уехала учиться фотографии, но для себя снимать почти перестала. Нет времени.
— Ты живешь, чтобы ходить в университет, и если тебе удается немного поспать, значит, уже повезло.
С первого дня в Pratt началось рисование, причем сразу обнаженной натуры.
— Я училась этому лет в тринадцать, но потом забросила. А тут оказываешься в классе среди двадцати своих однокурсников и обнаруживаешь, что половина рисует профессионально, остальные кое-как, а трое — совсем не умеют. И что им делать? Что делать мне? А тут еще говорят, что урок длится шесть часов.
Академический рисунок — это никакой не творческий полет. Он противнее математики. Мучение. Рука отваливается, и голова не варит, ты все время заходишь в тупик и не знаешь, что тебе делать дальше. И так пока не научишься.
— Сначала было невероятно тяжело, месяца через три стало легче. И домашнее задание очень-очень трудное. Например, придумать город. И изобразить его в трех проекциях. Я проводила в институте дни, вечера и ночи. Занятия заканчивались в пять. Два часа отдыхала. В семь приходила в студию — они открыты всегда, удобно. Работала до девяти утра. В девять тридцать шла на урок.
Хорошо, что первый год Саша жила рядом с институтом, на Манхэттене. Там весело и удобно, но дорого и тесно. Сейчас переехала в Бруклин, где потише, поспокойнее, посвободнее. Поселилась в той части Вильямсбурга, где двадцать-тридцать лет назад жили евреи и итальянцы, а теперь все сплошь художники с моделями без возраста, национальности и пола.
— Что делать, — говорит Саша. — Это такой фрукт джентрификации.
Живет она в маленьком домике на третьем этаже, в квартире, длинной, как пульмановский вагон, такие здесь называют railroad apartment. Сначала большая кухня, потом маленькая гостиная, потом еще комната — «там большой диван, большой стол, полки и еще мольберт. А дальше — спальня, самая большая комната в квартире. Кровать и шкаф для одежды. Телевизора нет, я не люблю его смотреть, читаю книжки. Мне нравится, что нет шума. Мне нравится, что есть комната, в которой я могу работать. Мне там все нравится».
— На что тратите больше всего времени?
— На университет.
— А дома?
— На уроки.
Рисунок, живопись, фотография, дизайн, теория цвета, английский и история искусств. Надо зарабатывать отметки, а то вместо отличной А схватишь позорную F.
— У меня целых две А, — гордо отчитывается Саша, — за английский и историю искусств.
А что не нравится? Климат! Зима ужасная, и лето ужасное. Еще Саша жалуется, что в Нью-Йорке не с кем поговорить по-человечески, по-испански. Разве что с одной девочкой с курса — она из Бильбао.
— На каком языке вы читаете?
— На английском и испанском.
— Но вас считают русской?
— Именно что русской.
И она этим очень довольна. Правда, со времен испанской школы она не Саша, а Алекс. Дети задразнили, имя казалось смешным — Шаша. Сашей называет ее только Шон. Они вместе уже полгода. Познакомились на вечеринке у общих друзей.
— Я не люблю клубы. Мне лучше сидеть, пить вино и слушать хорошую музыку. Есть маленькие бары в Ловер-Ист-Сайде, где собираются друзья, те, кто не из института. Королева компании там знаменитая София Ламар, одна из Club Kids, — первый кубинец, который приехал в Америку и сменил пол. Сейчас ей шестьдесят, но она устраивает рок-н-ролльные вечеринки, я очень с ней дружу.
Шон окончил актерскую школу. Как он выглядит?
— Волосы чуть темнее, чем у меня, голубые глаза и светлая кожа. Одевается как я — иногда меняемся одеждой. Его брюки подходят мне по размеру, но женские все-таки по-другому сидят. Мы очень любим шляпы — у меня их миллион! Я, когда еду куда-то, всегда покупаю шляпу.
— Родители его знают?
— Мама знакома, она приезжала в Нью‑Йорк.
— А папа?
— Обещал приехать в мае, но не смог. Успеет, я там надолго. Будем вместе ходить по музеям.
Я спрашиваю, как надолго. Три года в институте, потом еще лет пять, потом как пойдет. Фотография здесь востребована:
— Америка — визуальная страна, им не надо знать, достаточно видеть.
Хорошо бы научиться еще и арт-менеджменту, чтобы поменьше зависеть от галеристов. К модной фотографии она относится без энтузиазма:
— У меня были заказы. Это просто работа, я сделала ее хорошо, всем понравилось, но мои желания при этом остались за кадром.
Ее мама написала мне по секрету, что Саша по-прежнему считает Нью-Йорк своим любимым городом, но детей хочет воспитывать в Европе.
— Я подумала: «Слава богу!» Правда, до появления детей многое может измениться, — объяснила Аня. — Город великий, что тут скажешь. Пробиться в нем сложно, прорасти сквозь весь этот бетон... В той же Испании или Москве Сашина жизнь могла быть такой гладкой и легкой!
Пять точек на карте Александры Эрнст.
Нижний Ист-Сайд. Мое happy place — там я жила, когда переехала на Манхэттен. Обожаю и до сих пор фотографирую расслабленные живописные кварталы с галереями и ресторанчиками, где мы встречаемся с друзьями.
«Клойстерс». Когда хочется удрать, а далеко ехать нет возможности, отправляюсь в The Cloisters. Парк и музей в получасе от даунтауна построили в прошлом веке на деньги Джона Рокфеллера-младшего. Стилизованные под французское аббатство здания, коллекция средневекового искусства, дивные сады — забываешь даже, что находишься в Соединенных Штатах.
Фонд Aperture. Эту некоммерческую организацию основали в 1950-х несколько фотографов, чтобы продвигать и поддерживать свое искусство. Огромная галерея Aperture в арт-квартале Челси — негласный центр нью-йоркского фотосообщества. Здесь же, на мой взгляд, лучший профильный книжный в городе.
Музей американского искусства Уитни. Мне нравится подход кураторов — они стараются выставлять живых художников и скульпторов. Вселяют таким образом в нас всех надежду. Новое здание, которое построил архитектор Ренцо Пьяно, — абсолютно сумасшедшее. В хорошем смысле.
Бар Berlin. Веселое заведение прячется под другим баром в районе Ист-Виллидж. Здесь играют мою любимую музыку — от Fleetwood Mac до панк-рока. А главное, в отличие от остальных нью-йоркских баров, здесь и правда танцуют. Это наш секретный объект — никому не рассказывайте.
Фото: Juergen Frank