Александр Добровинский: суд да честь

В интервью Tatler знаменитый развенчивает мифы о себе.
Добровинский Александр Андреевич биография адвоката и интервью для Tatler

Чтобы попасть на прием к Александру Андреевичу Добровинскому, нужно пройти по головам вождей. В буквальном смысле: путь в покои самого известного адвоката Москвы устлан коврами с портретами Ленина, Сталина и Молотова. «Забавно наблюдать, как равнодушно ступают по коврам молодые и в замешательстве переминается с ноги на ногу старая гвардия», – улыбается хозяин офиса в Последнем переулке. Офиса чуть более роскошного, чем вправе ожидать его небедные посетители. Ар-деко пополам с соц-артом: контраст бежевого и черного лака, множество картин и стеллажи, в которые коллекционер Добровинский отселил давно не влезающих в квартиру фарфоровых трубачей и палехских красноармейцев. «Видите ли, я законченный гедонист. И коль скоро провожу на работе большую часть жизни, то хочу, чтобы мне здесь было хорошо. Я вообще все делаю ради удовольствия. В том числе беседую с вами. Но как только мне это надоест, я вам честно об этом скажу». Эти слова я слышу примерно на второй минуте разговора.

Стоит только включить телевизор, сразу понимаешь: нет сегодня адвоката более востребованного. Джентльмен в бабочке вызволял из тюрьмы экс-владельца «Арбат Престижа» Владимира Некрасова. В деле о наследстве застреленного Шабтая фон Калмановича защищает интересы его старшей дочери Лиат и супруги Анны. По сей день обороняет кошелек уральского сырьевого олигарха, чьи измены бывшая жена оценивает в сумму с девятью нулями. Но всенародный резонанс получили дела двух отцов, на полном серьезе считающих, что жить с матерями их детям вредно и даже опасно. Руслан Байсаров подписал с Кристиной Орбакайте мировое, по которому одиннадцатилетний Дени остается с ним. Сенатор Владимир Слуцкер на момент сдачи номера тоже получил право жить с Мишей и Аней. Теперь супругам предстоит определить порядок общения с детьми и разделить имущество.

Мне не дали возможности выступить в суде, – удивляется Валентин Юдашкин. Модельер находится в щекотливом положении – его добрыми знакомыми и клиентами долгие годы являются и сам адвокат, и Ольга Слуцкер. – Ужасно, когда детей изолируют и ставят в ситуацию выбора. Я бы выступал за то, чтобы и мать, и отец для начала имели возможность общаться с детьми. Я видел Добровинского в деле Байсарова. Тогда компромисс был найден. Думаю, Александр Андреевич и сейчас сделает все возможное».

Компромисс – это хорошо, но в глазах многих адвокат Добровинский навсегда останется человеком, отбирающим детей у матери. Смущает ли его подобное клеймо? Нисколько. «Люди, которые так рассуждают, не мои клиенты. Я выполняю свою работу, и мне абсолютно все равно, кого представлять. В бизнесе нет эмоций. Если я вижу, что смогу помочь, – берусь. Нет – так нет». В доказательство того, что он вовсе не проотцовский адвокат, Добровинский рассказывает, что выступал на стороне супруги основателя «Ренессанс Капитала» Тины Дженнингс и жены алюминиевого короля Льва Черного Людмилы. И у обеих дам все в шоколаде. А не далее как вчера к нему обратился врач из Института Склифосовского с зарплатой в шестьдесят тысяч рублей: «К нему ушла жена одного богача, и он бьется за то, чтобы двое детей остались с ней. Деньги нашел только на консультацию и попросил дать дельный совет, чтобы самому вести процесс. Я буду защищать его бесплатно».

Я замечаю, что по идее к Добровинскому должен был примчаться не врач, а олигарх. «А он наверняка и придет. Но одна из заповедей адвоката – если человек мне что-то рассказал, я не имею права даже выслушивать другую сторону». Зато сразу после процесса Слуцкеров Александр Андреевич принял заманчивое предложение некоего бизнесмена: «Он будет платить мне энную сумму в месяц за то, чтобы я никогда против него не шел».

Добровинский может сколько угодно говорить, что в этом деле у него не было эмоций, а его соперников эмоции захлестывали. Но попавшие на закрытые заседания подруги Ольги Слуцкер – Светлана Бондарчук, Альбина Назимова, Юлия Бордовских – в один голос утверждают, что суд превратили в фарс. Шутил и сенатор, и его защитник. Например, когда ныне покойный адвокат Ольги Гералина Любарская попросила отложить рассмотрение дела по причине своего ухода в отпуск, Добровинский заметил, что отпуск, вероятно, декретный, и пауза затянется на девять месяцев. Гералине Владимировне было шестьдесят девять лет.

«Покойная госпожа Любарская прямо в суде обращалась к моему клиенту не иначе как рогатый сенатор. Она хотела вывести его из себя, – объясняет Добровинский. – В тот день процесс уже закончился, и мы просто обсуждали дату следующего заседания. Любарская сказала, что уходит в отпуск. Это был тактический ход – ей важно было выиграть время. Ну я, естественно, не удержался. Шутка была хорошая, и я за нее держусь. Но то, что Гералина Владимировна умерла, – трагедия». Кое-кто из коллег по цеху винит в этой трагедии лично Добровинского. Но и этим его не сбить: «Своей вины я не чувствую. Думаю, она понимала, что проиграет».

В профессиональной среде мнения по поводу Александра Андреевича весьма противоречивы. «Юридическое сообщество в первую очередь оценивает выстраивание правовой позиции, умение аргументировать политику неразглашения и наоборот – здесь у Добровинского явные пробелы, – на условиях анонимности комментирует один из известнейших столичных адвокатов. – Но его способность «пробивающей» структуры и готовность идти напролом бесспорны. Объективно он достигает результата».

«Профессия защитника полна искушений, но необходимо помнить, что существует нравственная планка, ниже которой он не имеет права опускаться, – считает Сергей Владимирович Березовский, отец Ольги Слуцкер, ветеран адвокатуры с полувековым стажем. – Вынужден констатировать, что Александр Добровинский попросту игнорирует этический кодекс».

Вряд ли в деле Слуцкеров пробивной ресурс Добровинского был мощнее, чем у сенатора, который приезжал в суд как к себе домой – ворота на служебную территорию ему бегал открывать судебный пристав. Но в публичных делах обрамление, дымовая завеса порой важнее сути. И вот тут Добровинский выступил во всей красе. Он принял огонь на себя и вывел из-под удара клиента. Эпатировал, ерничал, бросался телефоном, складывал два пальца в знак Victory. Даже, как утверждают очевидцы, намеренно ковырял в носу. За эмоциями скрывался холодный расчет. И это сработало.

«Против меня с помощницей в какой-то момент действовали девять адвокатов. И все они сосредоточились не на том, чтобы выиграть процесс, а чтобы разорвать адвоката Добровинского. Эти люди записывали каждое мое слово. Порой доходило до абсурда. Такой пример: судья запретила нам пользоваться мобильным телефоном. Я сижу и отправляю sms. В этот момент кто-то говорит: «Выгоните из зала Добровинского, он пользуется телефоном». Язык мой известен, острота мышления тоже. Я отвечаю: «Телефоном я не пользуюсь. Я подсчитываю гонорар, это счетная машинка». Противники замешкались, проходит минута, и вдруг вскакивает адвокат Ольги Сергеевны господин Коблев и ни с того ни с сего кричит: «А я больше зарабатываю, чем Добровинский!» Судья смотрит на него, выпучив глаза, – что, куда, зачем? Понимаете, целая команда хотела выиграть у меня и де-факто у Володи – для меня это лучший комплимент за всю мою карьеру».

Мы встречаемся вечером пятницы, и Добровинский одет в casual friday: темно-синий трикотажный жилет, твидовый пиджак, клетчатая рубашка с вышитыми личными инициалами на манжетах. Даже пестрая бабочка, которую он надел много лет назад, чтобы не выделяться – ибо в Америке и Франции бабочки носили все служители Фемиды, – и та улетела, освободив место не менее прекрасному шелковому платку. «Я не устаю повторять своим подчиненным следующее. Во-первых, вы должны торговать лицом на светских раутах. Во-вторых, вас должны запомнить. Вензеля, часы, бабочка – не важно». В-третьих, не учите кодексы наизусть – лучше компьютера законы не знает никто. И наконец, не подстраивайте ситуацию под закон, как это делает девяносто девять процентов коллег. Надо подстраивать закон под ситуацию, как меня учил Соломон».

Соломон Шварцман – нью-йоркский адвокат одесского происхождения, за которым Добровинский, приехав в Америку, бесплатно носил портфель. Именно этот старичок направил настойчивого альтруистичного юношу на юридические курсы. А позже поспособствовал его поступлению в авторитетную парижскую бизнес-школу INSEAD.

Здесь, впрочем, возникает некий затык: в адвокатской среде Добровинский слывет человеком без специального образования.

Более того, его упрекают чуть ли не в том, что он присочинил себе гарвардский диплом. Так был ли Гарвард? «Шел примерно 1994-й год, и я в интервью журналисту объяснял, что получил MBA в INSEAD. Меня спросили, что это, и я для наглядности ответил: «Это как Гарвард». И вот с тех пор это застряло в головах», – объясняет адвокат.

Образование – не единственный спорный пункт в его биографии. Добровинский – личность мифологизированная. Почему? Он, конечно же, говорит, что обо всех успешных людях слагают легенды, и виной всему зависть.

Несомненные актерские способности Александра Андреевича уходят корнями в начало семидесятых, когда он отучился четыре курса на экономическом факультете ВГИКа. В кинематографию юноша отправился за компанию с другом и против воли семейства, которое видело в нем надежду отечественной биохимии. «А я пришел во ВГИК, повстречал в фойе знаменитого оператора Бориса Волчека и легендарного «Чапаева» – актера Бориса Бабочкина. А еще там ходила актриса Александра Хохлова, жена основоположника монтажа Льва Кулешова. И так мне все это понравилось, что я взял и поступил. Узнав об этом, мама сказала: «Ты безнадежен, Саша, – я уезжаю из этой страны». Мама-балерина навсегда отбыла во Францию, оставив сыну в пользование роскошную двухкомнатную квартиру на улице Горького.

И начались будни золотой молодежи: машина-«копейка», волосы до плеч, вельветовый пиджак, клеша, сабо, пятьсот долларов в триместр от мамы и студенческий билет, по которому в Дом кино можно было водить любую приглянувшуюся барышню и во время просмотра «Кабаре» сажать ее к себе на колени.

На четвертом курсе из Сашиного почтового ящика выпали два письма. Одно, от мамы, пахло «Шанелью» и приглашало на постоянное место жительства в Париж, другое звало в военкомат. «Я пошел, и какой-то майор сказал мне: вам выпала честь – вас приписали к морфлоту. А это три года службы. Аргумент, что моя еврейская мама считала: тонут только те, кто умеет плавать, и плавать меня не научила, впечатления не произвел».

Через месяц Добровинский приземлился в аэропорту Шарля де Голля. В Париже он свел знакомство с известным питерским адвокатом Львом Адольфовичем Арансоном, который рассказал ему все про то, кем надо быть. А заодно, будучи крупным коллекционером, приобщил к антиквариату: «Я стал спекулировать. Много читал, потихоньку начал разбираться в предмете. Поскольку я прирожденный маркетолог, то покупал вещи, которые на тот момент не были востребованы. А потом на них начиналась мода». Так была собрана и за баснословные деньги продана дебютная коллекция опиумных трубок – они здорово взлетели в цене после фильма «Однажды в Америке».

Туда, в Америку, Добровинского тянули два обстоятельства: любовь и уверенность в том, что это земля обетованная. Путь к американской мечте, как водится, лежал через стоянку такси на Манхэттене. Оборот составлял двести долларов в день: семьдесят шло на аренду машины, тридцать на бензин и еду. Оставалась сотня, которую Саша складывал на будущую учебу. Спал в машине, душ принимал на вокзале и сам себе напоминал кумира детства Д’Артаньяна: ни копейки денег, но все прекрасно.

Однажды он открыл телефонную книгу Нью-Йорка. Нашел двенадцать Добровинских: восемь адвокатов, трех врачей и одного раввина. Позвонил первому адвокату и сказал: «У меня тоже фамилия Добровинский, но я не хочу денег. Я хочу угостить вас кофе». «Он совсем не говорил по-русски. Сначала отнесся ко мне с опаской, но постепенно проникся и, когда узнал, что у меня родственники в Одессе, сказал: есть один серьезнейший адвокат с билдингом на пятьдесят какой-то стрит. Он тоже из Одессы и говорит по-русски. Через некоторое время меня познакомили с этим самым гуру адвокатуры. «Я сделаю из тебя человека, но деньги ты будешь зарабатывать сам», – пообещал Соломон. Добровинский продолжал водить машину, чтобы сводить концы с концами и бесплатно носить за патроном портфель.

В Штатах, как известно, все являются узкими специалистами чего-то. Тюрьмы Александру не понравились: там плохо пахло и они находились далеко от Нью-Йорка. Перспектива сидеть в госпиталях и совать в гипс пострадавших визитные карточки тоже не прельщала. Заинтриговало самое сложное из возможного – морское право: гремучая англо-португальско-голландская смесь терминов, которая в страшном сне не приснится. Вскоре было выиграно первое дело и заработаны первые сто пятьдесят тысяч долларов. И Соломон Шварцман вызвал своего протеже на ковер: «Так, где ты там живешь? В Бруклине? Чтобы я этого не слышал. Переезжай в Верхний Ист-Сайд, в район семидесятых, езди на BMW, носи рубашку белую или голубую, галстук только желтый или лучше бабочку с желтой искринкой».

Был выдан список ресторанов, где надлежало регулярно предъявлять лицо, и список магазинов вроде Ralph Lauren, где положено было одеваться. Ручка должна была быть Montblanc, портфель дозволялось выбирать самому – главное, чтобы не из крокодиловой кожи, потому что это моветон.

И снова его вызвал Соломон. «Ты знаешь, я в тебе не разочаровался. Ты не идиот. Из тебя вырастет человек. Но поскольку ты приехал из красной России (Советский Союз он выговорить не мог) и бизнес-навыков у тебя нет, тебе нужно получить MBA».

В 1983-м Александр вернулся в Париж и поступил в INSEAD: «Учеба была безумно дорогая, в конце у меня не было денег даже купить карандаши». Зато выпускника с радостью наняла крупная юридическая компания. Одним из ее клиентов был женевский миллиардер опять-таки одесского происхождения, хозяин Inter Maritime Bank – Bank of New York Брюс Раппопорт. Он-то, поработав с Александром, и произнес судьбоносную фразу: «Я плачу твоей вшивой конторе десять тысяч в день за работу, которую делаешь ты один. Давай я буду платить тебе три, и ты переедешь в Женеву».

Раппопорт много летал в Россию: говорил, что на бардаке всегда можно заработать хорошие деньги. И Александр под слезы бывшей жены Лены, с которой сегодня находится в замечательных отношениях, из Швейцарии в итоге переехал в Москву.

В столице Добровинский гордо объявил, что он корпоративный адвокат. Коллеги-юристы с окладом в шестьдесят рублей в месяц сильно удивились и спросили, кто это. Пускаться в объяснения в начале девяностых было бесполезно. Александр активно тусовался, проедал все, что заработал с Раппопортом, и складывал чемодан, чтобы вернуться к жене. «Однажды в двери квартиры, которую я снимал у хоккеиста Фетисова, постучал здоровый дядька. Спросил, знаю ли я, что такое толлинг. Я сказал – знаю. И тогда он спросил: «А можешь со мной слетать в Красноярск и рассказать пацанам? Сколько это стоит? Я прикинул, сколько это должно стоить на Западе. Первого клиента упускать не хотелось. И сказал почему-то по-английски: «Five, OK?» Он переспросил: «Пятьдесят тысяч долларов? Годится».

«Здорового дядьку» звали Михаил Черной – на пару с братом Львом они контролировали серьезную часть алюминиевого сектора России. Добровинский полетел в Красноярск и так познакомился с половиной ныне существующей десятки «Форбса».

На него посыпались дела одно другого громче. За полтора миллиона долларов он возвратил Пурнефтегаз Роснефти: «Когда я назвал сумму гонорара, коллеги заахали. Но мне было все равно. Я считал, что социальный статус адвоката в России сильно занижен. И именно я его поднял». Добровинский выступал на стороне Михаила Черного и Искандера Махмудова против «Альфа Груп» в схватке за Нижневартовскнефтегаз (по слухам, на кону были четыреста пятьдесят миллионов долларов). Участвовал в конфликте вокруг Магнитогорского металлургического комбината, где цена вопроса равнялась тридцати процентам акций «Магнитки». Наконец, защищал хозяина нефтяной компании «Биркенхольц» Евгения Рыбина, который вел длительную тяжбу с всесильным тогда ЮКОСом.

«Однажды в публичном месте ко мне подошел очень известный московский человек, достал пистолет, приставил к моей голове и сказал: «Рыбина, считай, уже нет, а ты будешь следующим. Зачем тебе это нужно?». Я испугался за своих двух дочерей. Пришел домой – никогда не забуду ту ночь – и сказал Марине, что нам придется уехать. Марина задала только один вопрос: «Сколько у меня времени, чтобы собрать чемодан?» Ни куда, ни почему. Первым же рейсом мы вылетели в Болгарию, потом в Израиль.

Я прожил там до 1999 года и получил гражданство (еще один миф о Добровинском – в прессе пишут, что помимо российского у него еще два гражданства – греческое и французское).

Поэтесса Зинаида Гиппиус однажды произнесла гениальную в своей простоте фразу: «Если надо объяснять, то... не надо объяснять». Эта фраза все рассказывает про отношения Добровинского и его третьей жены. «Я сомневался, что мне повезет встретить женщину, которой ничего не придется про себя рассказывать. И вдруг – Марина». Семнадцать лет назад их познакомила будущая теща: «Она обманула Марину, вызвала из Парижа, сказала, что нужно оформить какие-то документы. Моя жена, как все нормальные люди, ненавидит, когда знакомят с прицелом. Едва обман раскрылся, теща, которую я обожаю, сказала: не понравится, будете дружить». Через месяц я уже делал Марине предложение.

«Наша встреча была похожа на пересечение двух параллельных прямых», – продолжает Добровинский. Оказалось, они жили рядом не только в Москве (он на Тверской, она в Столешниковом), но и в Париже, и в Нью-Йорке. Добровинский гордился, что после стольких лет эмиграции не вставляет в свою вкусную русскую речь слова «шопинг» и «паркинг». И Марина, зная шесть языков, не имеет привычки их смешивать. «Она прошла ту же школу, что и я. Именно такой я представлял женщину рядом с собой. У нее потрясающее чувство такта. Если она заходит в ресторан и видит меня с девушками, она не подходит и даже не здоровается. Знает, что я работаю».

Стоматолог по профессии, Марина год назад организовала искусствоведческие курсы при аукционном доме Phillips de Pury. По мнению ее супруга, предприятие гениальное с точки зрения маркетинга. ЦУМ, шампанское, лекции после семи вечера, когда основные покупатели магазина кто? Правильно, мужчины... Девочки учатся отличать Гальяно от Сарьяна, меньше занимаются ерундой, меньше капают на мозги. И мужья счастливы.

«Сколько у меня еще времени?» – спрашиваю я спустя два часа разговора. «Да сколько угодно», – Добровинский, похоже, забыл про то, как грозил завершить наше интервью при первых признаках неудовольствия. И мы идем смотреть коллекции. Былая гордость, советский агитфарфор нынче отошел на второй план: «Я собрал самую большую коллекцию в мире и успокоился». Теперь все думы Добровинского занимает агитлак – палехские шкатулки, на которых вместо иконописных сюжетов изображено, к примеру, житие Троцкого. А также агиткость – только попробуйте представить себе пропеллер самолета из кости мамонта: один конец выточен в виде летчика Чкалова в шлеме, другой – это Сталин в фуражке, а на лопастях написано «Сталинские соколы – гордость СССР». Но и это еще не все. На подходе новая коллекция. Название пока не придумано, но по аналогии с предшественницами я бы предложила «агитдрагоценность». Скажем, дивная золотая пудреница с эмалью, на которой нарисованы мужчина и женщина в пилотках и с ружьями наперевес. И по-русски: «Не отдадим Мадрид!».

– Ставить некуда. Наверное, придется большую дачу покупать после Слуцкера, – сетует адвокат.

– Гонорар позволяет?

– Дети позволяют все. Вот вы сколько готовы отдать за детей?

– Да все, что есть, наверное.

– И так говорят все, кто заходит в мой кабинет.

– Ну, учитывая количество выигранных судов, вы давно могли бы отойти от дел и спокойно собирать свой агит...

– Придется еще поработать. Я хочу, чтобы на моих похоронах дочки и Марина не плакали, а улыбались – читая завещание.