Слишком умен для актера и слишком красив, чтобы быть мхатовским режиссером. Это первое, что пришло редакции на ум, когда Tatler решил пойти по следу Александра Молочникова — звезды нашумевших фильмов «Холодный фронт» и «Чемпионы» и, возможно, самого перспективного актера театральной сцены.
— У вас камера есть?
— Эээ... Вообще-то я не фотограф, просто поговорить пришел.
— Хотел попросить вас поснимать.
— Ну, у меня айфон есть.
— Айфон и у меня есть. Идемте.
И Александр Молочников, шагая по служебным коридорам МХТ имени А. П. Чехова как командор, а вовсе не как двадцатитрехлетний режиссер-неофит, ведет меня на основную сцену. Там в разгаре финальный прогон его спектакля «19.14», который полтора года идет на Малой сцене, а на главной мхатовской будет показан впервые всего через час. «19.14» — про Первую мировую войну — в стилистике кабаре рассказывает историю нескольких немецких и французских солдат (сохранились фронтовые дневники и письма родным): актеры пляшут, дразнятся, передергивают, переходят на личности зрителей, паясничают. Поют песни на стихи Дмитрия Быкова, который в этот раз выступил в стилистике Бертольта Брехта. Режиссер действа — актер Молочников, который в родном театре прыгнул на новый уровень. Критики теперь называют его новейшим птенцом гнезда Олега Табакова, из которого выпорхнул цвет современного русского театра — от Евгения Миронова и Владимира Машкова до Сергея Безрукова.
Александр вот-вот сделается любимым анфан террибль театральной Москвы. Им с Быковым мало, что спектакль про войну на Западном фронте давно минувших дней вышел в разгар войны на фронтах восточной Украины дней нынешних — они еще и намекнули на параллели в финале.
Теперь «19.14» активно возят на гастроли, ближайшие случатся в апреле, в Александринском театре: чтобы понять, как спектакль будет выглядеть в масштабах величественного петербургского зала, его для примерки и переносят на один день на основную сцену МХТ.
Исполняющий в спектакле роль конферансье Артем Волобуев тараторит текст, но мне интереснее наблюдать за режиссером, который мечется по залу, как Костик в «Покровских воротах», сооружающий побег Хоботова из больницы. Беззвучно гримасничает, копируя своего актера, когда тому удаются реплики. Перебивает и показывает, как надо подать фразу, когда реплики удаются не слишком. Разве что сам на сцену не забирается.
— Провоцируй, в этом месте нужна провокация. Выбери человека в пятом ряду и прямо к нему конкретному обратись: «Скажите, а вы еврей?» Так и скажи: «Да-да, вот вы, господин в пятом ряду в синем галстуке. Все смотрю, смотрю на вас. Нос, лицо — все еврейское. Вы еврей?»
Когда я это слышу, моя рука тянется к айфону.
— Не снимайте, я скажу, когда будет надо, — кричит мне режиссер и на всякий случай убегает в последний ряд амфитеатра.
Но вот еврейский вопрос решен окончательно, Молочников убедился, что галерке все слышно, и подбегает ко мне.
— Вы сняли?
— Вы же сказали не снимать.
— Жаль. Идемте.
Я на всякий случай проверяю, не надел ли сегодня синий галстук, и, едва поспевая за героем, влетаю в уже закрывающиеся двери мхатовского лифта.
— Что это за, так сказать, буффонада? — спрашиваю.
— Вы про спектакль?
— Отчасти.
— Спектакль-кабаре — просто один из вариантов жанра. Не был мной любим, но внезапно стал родным. Первая половина «19.14» вызывает много смеха, а затем неожиданно оказывается, что смеяться больше не над чем. И этот переход — резкий. Мне очень нравится, когда в зале несколько девушек еще по инерции ржут над какими-то фразами, а остальная, более «продвинутая», часть уже молчит. И девушкам становится неловко. Они должны себя чувствовать, слава богу, идиотками.
С таким отношением к девушкам далеко можно зайти. Читательниц Tatler красавец Молочников, наверное, вообще на дух не переносит?
— Гламур — безусловное зло. Но это зло обаятельно до ужаса. Я вижу людей, которых оно пожирает и делает солдатами своей армии. Страшная сила, которую нельзя недооценивать. Но меня она не пугает. Какой может быть гламур, когда ты в час ночи копаешься в репетиционном зале в проводах, весь в пыли, и думаешь, какой же ты дебил, что не можешь придумать элементарную мизансцену!
Кого он еще не любит? Русских актеров, конечно.
— Большинство наших артистов, которые занимаются профессией долго, не очень вменяемы. Это вообще не живые артисты. Чтобы они сыграли что-то так, как когда они были в форме, нужно, чтобы нашелся режиссер, который сдерет к чертовой матери все накопленные ими уродливые слои самолюбия. Может быть, это именно наша черта. Например, Хавьер Бардем раз в полгода делает перерыв в съемках, едет к своему первому педагогу в Испанию и несколько недель просто с ним занимается. Понимает, что станет мертвым актером, если этого делать не будет. Видимо, когда тебя окружают исключительно люди, говорящие, что ты гений, уже невозможно сделать что-либо по-настоящему.
МХТ хорош тем, что здесь полное отсутствие коммунальной семьи: очень разные режиссеры, параллельно идет множество экспериментальных проектов и вся кулуарная возня сведена к минимуму. Все работают, все заняты. Потому что когда начинаются танцы вокруг главного режиссера небольшой труппы, который единственный решает, работаешь ты здесь или нет, театр превращается в паперть. А у нас тут корпорация монстров. Мне в ней гораздо комфортнее, чем в уютном доме, где все сидят у камина и друг друга ненавидят.
Чувствуется, что, как говорил алкоголик Суходрищев из забубенной комедии «Ширли-мырли», наболело.
— Я не смотрел, — отрезает Молочников. — Мне вообще советские, российские комедии не близки. Ну не получается улететь от фильмов Рязанова и тем более Гайдая. «Елки» не смотрел. Хотя иногда включаю какой-нибудь адский наш сериал на час-полтора после репетиции. Чтобы отключиться.
Ну Суходрищева-то играл его учитель Табаков. И как играл — не роль, учебник провокации!
— Нет, знаменитую фразу Олега Павловича в этом фильме я, конечно, знаю. «Капитан, этого пидора в Химках видал — деревянными членами торгует», — цитирует Молочников монолог. — О, вот и Вадим Верник!
Телеведущий-театрал заказывает в мхатовском служебном кафе кофе. Молочников берет себе — и продолжает:
— Нет, я говорю не про те театры, где работал. Меня ведь после ГИТИСа взяли сразу в четыре театра. А в МХТ не взяли.
Молочников в Камергерском переулке дебютировал четыре года назад ролью Вронского в «Карениной». Потом был семидесятнический молодой Вертер в пьесе немецкого драматурга Ульриха Пленцдорфа «Новые страдания юного В.», которую поставил еще один московский вундеркинд от режиссуры Василий Бархатов. Был еще приживала, который рожден повелевать, — Буланов в «Лесе» Островского в постановке Кирилла Серебренникова. И прощелыга-любовник в «Соломенной шляпке» — у Молочникова вихры, подбородок, торс, не сходящая с лица легкая полуулыбка секс-символа. Я говорю ему, что он похож на француза Луи Гарреля. И одевается он, как мечта парижской топ-модели, — сейчас на Александре мохнатый черный свитер, клетчатая рубаха из фланели, зеленые вельветовые брюки, тимберленды. У всех мхатовских вахтерш, встреченных нами по пути в гримерку Молочникова, при виде Александра загорается глаз.
— Да это я с дачи приехал в чем был, в марках не разбираюсь, — отмахивается режиссер, моментально укладываясь в гримерке на помнящий еще Ольгу Книппер-Чехову топчан. — Надо было сразу сюда идти разговаривать. А то какой-то серьезный разговор у нас выходил. Девушки у меня нет — в данный момент. Какой я вам секс-символ?! Смешно.
А стоило бы. Армия поклонниц Молочникова, до того составленная из смешливых зрительниц МХТ, разрастается от Москвы до самых до окраин — в середине января вышел триллер «Холодный фронт», где у Молочникова главная роль. Обожаемый киноманками «Кофеманий» критик Роман Волобуев снял первый собственный полнометражный фильм — о русских юноше и девушке, которые встречают Новый год в съемном домике во французской Нормандии, о внезапно случившейся гостье и столь же внезапно погасшем в домике свете. Играть женщин Волобуев попросил сценаристок фильма, своих подруг — актрис Дарью Чарушу и Светлану Устинову. Спродюсировал «Холодный фронт» бойфренд Устиновой, столичный промоутер и светский лев Илья Стюарт. Художником стала жена Волобуева Екатерина Щеглова. Я интересуюсь у Александра, каким образом он затесался в эту тесную киносемью — если из всех них был «знаком очень косвенно только со Светой», «о Даше вообще не знал, кто она такая», а критик Волобуев для него всего лишь однофамилец конферансье из спектакля «19.14».
— Позвонила мой агент. Хотя, говорят, меня рекомендовал театральный художник Павел Каплевич. Но это говорят потому, что все, кто в нашей стране занимается творчеством, созданы из ребра Павла Каплевича. По крайней мере, он так говорит. В общем, тогда только вышел «19.14», у меня не было резкой необходимости снова заниматься режиссурой, а в кино меня до этого никто не снимал в главных ролях. Да еще Франция, две девочки и я.
Получился русский Франсуа Озон. Волобуев, согласно законам постмодернизма, сам написал рецензию на свой «Холодный фронт». Цитирую. «Осторожность оказывается главной чертой фильма». Лучшее в нем — «прозрачная (до степени неразличимости) детективная линия, аккуратные обещания бытового хоррора ближе к концу, по-подростковому стыдливая эротика всю дорогу». «Единственное, где у режиссера отказывают тормоза, — это красоты».
— Фестивальное кино. Покажут и забудут, — все с той же полуулыбкой соглашается Молочников. — Мне нравится, что на протяжении практически всего фильма ничего не происходит. Мне интересно.
В театре дают первый звонок. Режиссер вскакивает с топчана и принимается расшнуровывать тимберленды. На свет появляются великолепные черные носки. Вроде бы пора откланяться, но я не ухожу.
— Tatler, гламур, Каплевич, советские комедии, ваш собственный фильм... Вам вообще хоть что-нибудь нравится?! — кричу я.
— Мне разное нравится. От «Снежного шоу Славы Полунина» до «Груза 200».
— О господи!
— Да. «Груз 200» — очень точечный удар по советской ностальгии, по умилению тем временем, теми славными городами. Для меня этот фильм страшен даже не из-за сцен изнасилования, а когда герои в окно смотрят, и там идут вагоны. Маньяк — абсолютно органичный элемент среды города Ленинска. Сейчас, когда выходит какой-нибудь фильм, все начинают говорить: «Что за ерунда! Вот в советское время кино умели снимать!» Не понимаю. Советский кинематограф при всем своем величии — не то, на что мы сейчас непременно должны ориентироваться. Мне самому нравятся фильмы Германа, Киры Муратовой, «Полеты во сне и наяву», «Летят журавли». В детстве безумно нравился Тарковский. Я тогда жил в США, увидел «Зеркало» — и мне остро захотелось вернуться, что, собственно, и случилось.
В США Молочников оказался после того, как его мама, журналистка, рассталась с его отцом, звездным петербургским учителем математики, и вышла замуж за американца. Когда через два года Молочников возвратился с мамой в родной Петербург, она повела его на Додина. Во время представления на сцене отчего-то появилась обнаженная женщина, после чего Александр «понял, что в театр надо ходить чаще».
— Хотя к режиссуре меня тянуло с детства. С друзьями ставили в комнате спектакли. Помню, была «Мышка-шалунишка», которая имела у родителей успех. А вот «Мышка-шалунишка 2» оказалась полным провалом. Потому что была бессюжетной, скучной и бесформенной. Но, наверное, это были подступы к авангарду, поп-механика.
Звучит второй звонок. Молочников принимается стягивать черный свитер, попутно демонстрируя торс и приглашая в выходные на премьеру его второго спектакля в МХТ, «Бунтарей» — о декабристах, народовольцах и революционерах русского рока восьмидесятых. После премьеры я прочитал рецензии — судя по ним, «Бунтари» похожи на вторую «Мышку-шалунишку»: к кабаре добавилась поп-механика, бессюжетность и писатель Михаил Идов в качестве соавтора текста некоторых сцен. Еще не зная всего этого, я спрашиваю Александра, что говорят его родители (мама теперь тоже живет в Москве, отец по-прежнему в Петербурге). Не тяжела ли шапка Богомолова– Серебренникова? Дело ли: в двадцать три года быть мхатовским режиссером? Смешливые девушки умнеют — может, Молочникову лучше посниматься всласть, пока вьется чубчик кучерявый? Тем более что бывший кинокритик Волобуев, кажется, не намерен останавливаться на достигнутом.
— Мама говорит, что я молодец, — отвечает Александр. — Папа может сказать что-то резкое. Но даже если не скажет, то это сделает внутренний контролер, которого он в меня заложил. Ведь как только приходит успех, с ним появляются и жлобоватые, хамские, высокомерные черты. Но пока внутренний контролер у меня есть.
Фото: Илья Вартанян